Дагиды

От пламени свечи на стенах, затянутых старой драпировкой, плясали фантастические тени. Наш хозяин — тщедушный, мрачный, со своей рыжевато-седой бородкой — весьма напоминал шекспировского Шейлока. Можно было подумать, что мы находимся в башне замка и, Господи, так далеко от ужасной реальности.

Я глянул в узкое оконце — настоящая бойница — и увидел неподвижную барку на черной воде канала. Какая тишина и какая вневременность!

Наш гид открыл какую-то дверь на крохотной лестничной площадке:

— Вот. Здесь будет спать резервный начальник. Пламя свечи колыхнулось, потом побледнело в

маленькой круглой комнате, сплошь заставленной мебелью, где свет, рассеиваясь через окно цвета бутылочного стекла, создавал эффект аквариума.

Угловатая массивная мебель занимала почти все пространство комнаты, которую, вероятно, не часто проветривали. Я различил большую кровать с балдахином, ночной столик с потрескавшейся мраморной плитой, солидное пружинное кресло, пахнущее старой кожей.

— Простыней здесь нет, — обратился к нам Шейлок, пощипывая характерную свою бороденку. — Но, я полагаю, вы на это и не рассчитывали.

Аккерман что-то проворчал, достал свечу из кармана, поискал, где ее укрепить, и в конце концов нашел пустую бутылку в углу.

— Так будет лучше.

— Осторожней с огнем в доме, — нахмурился старик.

— Доброй ночи, командир, — поклонился я своему приятелю. — Если вас навестит ревенант, срочно вызовите меня.

— Идиот!

Я поспешил на лестницу вслед за Шейлоком, который вовсе не был расположен к болтовне. Через минуту он ввел меня в огромное и пустое помещение. Контраст с комнатой командира поразительный. Широкий белый камин занимал середину стены. В темном углу чуть выделялась маленькая, низенькая, почти детская кровать. Никакой мебели, даже стульев. Под потолком всю комнату опоясывала странная фреска примерно в полметра шириной, живописные мотивы коей возбудили во мне какие-то ассоциации с Древним Египтом: на ней изображались персонажи загадочные и стилизованные, символические фигуры, эзотерические знаки. Я хотел расспросить хозяина, но Шейлок уже выходил на лестницу. — Прощайте, офицер!

Я смотрел, как он спускается по лестнице, словно ввинчиваясь в глубокое подземелье, — огонек, медленно уменьшаясь, вскорости пропал совсем. Я остался один среди еще не сгустившейся ночи — высокие готические окна пропускали неверный сумеречный свет, которого едва доставало на комнату, огромную, как зал трибунала. Внизу я увидел немецких солдат в очереди у походной кухни. Они ждали терпеливо с котелками в руках, смеялись, шутили. Это была площадка близ канала, окруженная скамейками. На том берегу возвышалось мрачное серое здание — окна украшали причудливые выпуклые стекла светло-сиреневого цвета.

Солдаты отходили, устраиваясь с котелками на скамейках либо на краю тротуара, другие, опершись на поручни, разглядывали неподвижную мерцающую воду. Городской шум понемногу стихал, и наступала непонятная тишина, словно смерч войны, терзающий мою страну, пресытился здешним городом и умчался в другие края.

Я принялся раздеваться, глядя на весеннее небо, которое колебалось, не решаясь потемнеть совсем.

Несуразная, почти детская кровать, признаться, не радовала своим видом: простыни, одеяло, подушка — ничего этого не было, а визгливый, местами продранный пружинный матрас не обещал приятного ночлега. Я лег, накрывшись шинелью, проклиная отсутствие подушки, поджимая обеспокоенные ночной свежестью ноги. Странное дело: после пережитых трагических дней, после того как я вообще, благодаря Богу, выжил, меня все еще раздражали подобные вещи. Но человек так уж создан. Денег нет, багаж потерян, никакой надежды на получение вестей от родных, спешно уехавших куда-то к югу, полная неуверенность в ближайшем будущем… и при этом я раздражаюсь из-за ерундового дискомфорта, я, который в данный момент вполне мог лежать мертвым под луной!

Предаваясь такого рода размышлениям, я вдруг услышал непонятный шум наверху. Любопытно. По моим расчетам, я находился на последнем этаже, под самой кровлей. Наверху кто-то ходил, или, вернее, шаркал, или, еще вернее, перетаскивал чемодан.

Может, меня одолела дрема? И который может быть час? В окне без занавесей виднелось звездное небо. По улице кто-то шел — доносился четкий металлический стук каблуков… Снова тишина. И снова звуки над головой — на сей раз легкая, едва слышная, кошачья поступь… И в ту же секунду робко поскребли в дверь.

— Лейтенант! Вы спите? — прошептал женский голос.

И тотчас вошла молодая обитательница дома. Она держала в руке свечку, и отблеск пламени придал ее бледному лицу выражение экспрессивности и даже красоты.

Подложив под затылок ладони, я приготовился ее слушать.

— Мой дядя задумал уехать прямо этой ночью. Вы нас, наверное, не застанете утром.

Новость никак меня не потревожила.

— Я безумно боюсь всяких неприятностей оккупации. Моя мать двадцать два года назад…

Простодушие девушки было, конечно, трогательно, но ее история не интересовала меня. Я спросил, не найдется ли у нее подушки.