Dagome iudex: трилогия

Для Авданца всегда отбирали девок с большой задницей и крупными грудями, поскольку именно этого не хватало худощавой, плоскогрудой Аске. Авданец любил женщин обильных, с кожей, которая, казалось, лопалась от хранящегося под ней жира. Вообще-то он любил женщин белых, то есть: со светлыми волосами и с белой кожей, и как раз таких и получал. А тот, кто ему такую подсовывал и воспевал ее достоинства то ли в песне, то ли обычными словами, был рад, что такой великий пан покрывает его дочку или жену, потому что после того ожидал богатого урожая. Ведь изнасилование в те времена не казалось чем-то таким страшным, как бывало впоследствии; оно считалось чем-то вполне очевидным. Бывало, что когда армия подступала под какое-нибудь поле с защитным градом, выходили вначале девки и молодые женщины, подтягивали юбки и показывали свое естество, чтобы обратить внимание захватчиков, прежде всего, на себя. Потом староста ополя выкатывал бочку с пивом, воины спрыгивали с лошадей, хватали кружки и горшки, после чего такое нашествие выглядело как прием гостей у доброго соседа. И беда тому воину, который кому-то убыток какой допустил, подпалил стог или корову украл. За такие вещи Авданец наказывал сурово. Так что через Край шлёнзан он проходил, как через дружественные себе земли. Тевтонцы же — как бавары, так и аллеманы — не привыкшие к обычаям склавинов, которые не ценили женской добродетели, казалось, были счастливы, что находятся на службе у Хабдака. Они даже переняли склавинский обычай, что женщину, с которой получил удовольствие, нужно как-то вознаградить.

Так что войска Авданца оставляли надлежащую им оплату в ополях щлензан, так что в конце концов это привело к бунту, поскольку оказалось, что и дружина Авданца, и тевтоны, не имеют никакого добра. Пришлось Авданцу отсыпать им золота князя Кизо: сам же он не делал ничего иного, как щедро одарял девок, которых ему подсовывали.

Когда же он прошел Илаву, Львув и Влень — крепостные грады шлёнзан — идя по берегу реки Бобр, он направился к горе Шлёнза; войска у него не только не убывало, но только увеличивалось. И тогда-то почувствовал Авданец, что очутился в заколдованном краю, который отдается ему будто женщина. Но вот что она родит — этого никто не знает. Странным был и воздух в этой земле: пропитанный сыростью, туманный, словно бы повсюду расстилались болота. Воины начали болеть разными горячками.

И вот случилось так, что каждым утром воины Авданца просыпались в испарениях тяжелой и непроникновенной мглы. Из этого тумана выплывали какие-то секретные отряды одетых в броню воинов и щитников. Голоса рогов и пищалок звали воинов Авданца на битву. Но достаточно скоро мгла рассеивалась, и эти тайные воины исчезали в сиянии солнца. И это вот раннее пробуждение и собирание в боевые порядки изрядно мучило воинов. Тем более чувствовали они беспокойство, что во всем этом начали они усматривать чары. Впрочем, точно так же относился к этому и сам Авданец; чем ближе находились его отряды к мощному массиву Горы Шлёнзы, тем чаще — как утром, так и вечером — из этих туманов что-то да и появлялось; во мгле зажигались и гасли странные вспышки и огни.

И, наконец, встали они у подножия Шлёнзы, которая вырастала на равнине, словно чудо природы. Гора была покрыта лесом и вздымалась настолько высоко, что ее вершина почти всегда оставалась невидимой, укрытой в тумане или облаках. Расположенные ниже склоны поросли лесом с преобладанием древних, огромнейших елей, буков и сосен, с настолько плотной лесной подстилкой, что продраться через нее было крайне сложно. У самой вершины можно было видеть грозно высящиеся завалы скал и валунов. На самую вершину вели только крутые тропы, обходящие древние сосны и ели. Где-то там, на вершине было мест, где по своему обычаю привыкли собираться старосты ополий, где они выбирали вождей, советовались о войне и мире. Ниже проживали ворожеи и жерцы, которым окрестный люд приносил жертвы, чтобы те своими молитвами обеспечивали людям здоровье и обилие пищи. При каждой тропе ведущей на гору, стоял большой вытесанный из камня медведь или же похожий на мужской член камень, который, казалось, был здесь стражем.