Дай лапу

— Ткни, ткни как следует.

— Она рычит, — сказал мальчик. — Я слышу.

— Пусть рычит, — командовал Ердяков. — Наподдай ей хорошенько.

— Не достаю я.

— Еще подползи.

Мальчик лег на живот, выставил локти и ползком подтянулся. Но тут собака вздыбила шерсть, дернулась к Вите, гавкнула, свирепо оскалилась и зарычала.

Витя испугался. Выронил прут и в страхе, суетливо перебирая ногами, выполз наружу.

Он весь перепачкался, брюки и куртка спереди и по бокам сделались бурыми от пыли, кое-где к одежде прилипли фантики, окурки, комья рыжей глины. Внук смотрел на деда виновато, растерянно, как бы прося прощения.

— Эх ты, — с осуждением сказал Ердяков и, махнув безнадежно рукой, пошел к экскаватору. — Ладно, раз так, — говорил сам с собой. — Мы ее сейчас ковшом по балде. Ничего, выскочит. Как миленькая. А то, ишь, разлеглась. Работать не дает. У меня обед скоро.

— Деда, — жалобно захныкал мальчик, тронув старика за рукав, — он пошел, деда, пошел, — и слезы выступили у него в глазах.

— Что ты, что ты, Витя, — успокаивал его старик. Он перчаткой отряхивал внуку куртку, шерстяную шапочку и брюки. — Не волнуйся, ударить ковшом я не дам. Там щенки. Я ему не позволю.

— Он ушел, ушел, деда. Не дай ему, деда, — говорил мальчик и всхлипывал.

Ердяков запустил двигатель. Сдернул ковш с земли, поднял и провел по воздуху над продавленной крышей вагончика.

Старик легонько подтолкнул Витю, чтобы тот отошел в сторонку, а сам торопливо влез на кучу битого кирпича возле словно обглоданной стены, прямо под нависшей стрелой экскаватора, и поднял вверх свой посох.

Ердяков закричал, высунувшись из дверки кабины:

— Ты где встал, дурья твоя башка? Зацеплю же, концы отдашь!.. Пенсионеры фиговые, развелось вас тут, плюнуть некуда. Отвали, старик! По-хорошему прошу!

Старик стоял и над головой размахивал палкой.

— Ну, тупой. Сейчас научу, раз не понимаешь.

Дернув ковш, Ердяков, провел его низко над головой старика, едва не чиркнув по шляпе, и остановил так, что ковш завис прямо перед его лицом.

— Уходи, деда! — крикнул мальчик. — Уходи, не надо. Я боюсь!

Старик стоял прямо, с побледневшим лицом, стиснув губы, вскинув палку над головой, и, не отводя взгляда, смотрел на отполированные зубья ковша. Он не отклонился, не сдвинулся ни на шаг, даже не переступил.

— Вот балбес попался.

Ердяков рывком распахнул дверцу и высунулся из кабины по пояс.

— Ты псих что ли, старый? Жить надоело? Тут и помереть надумал? — Он сплюнул и заглушил двигатель. — А ну отвали, говорят тебе! Не мешай работать!

— Я не дам вам ломать дом, пока собака внизу, — твердо сказал старик. — Вот как хотите, а не дам.

— Чего?

Ердяков спрыгнул на землю и подошел, клокоча от ярости. Лицо его вытянулось, стало грозным и злым.

— Ты какого… тут демонстрацию устроил, а? Я что, тебя льгот лишил?

— Поймите, я не могу, — обессиленно бормотал старик. — Вы собираетесь живьем ее завалить. Со щенками. Я не могу вам этого позволить. Не могу. Хорошо бы нам с вами хотя бы иногда проявлять милосердие, молодой человек.

— Повело. Нотации читать вздумал.

— На нас внук мой смотрит. Что я ему скажу? Как мне потом в глаза ему смотреть, если я позволю собаку убить. Как вы после этого детям своим смотреть в глаза будете?

— Да никак. Как смотрел, так и буду смотреть.

— Жаль. Очень жаль.

Ердяков помолчал. Переминаясь с ноги на ногу, как-то неуверенно возразил, не глядя на старика:

— Сразу убить… Почему убить-то? Я ж ее шугануть хочу.

— Нельзя, — покачал головой старик. — Убьете.

— Пожалел. А кого пожалел?

— Живое существо.

— Она приживалка, дед. Глупая, вшивая, одна зараза от нее. Побирается да к кобелям бегает. Ей же давно на живодерку пора. А ты пожалел. Такую непутевую пожалел.

— Считайте, как хотите, — упрямо сказал старик. — А я с этого места не сойду.

— Да чего ты уперся-то рогом? — вновь вспыхнул Ердяков. — Чего? Твоя она, что ли, Дуська?

— Не имеет значения.

Какое-то время они молча, в упор смотрели друг на друга.

— Ты меня, дед, не серди, — сжав кулаки, перешел к угрозе Ердяков. — Я такой. Не посмотрю, что ты в почтенных годах и еле ходишь. Надоело мне куковать с тобой. Последний раз спрашиваю: сойдешь? По-хорошему?

— Нет.

— Крепко подумал?

— Нечего мне думать.

— Ну гляди тогда.

Брезгливым взглядом Ердяков окинул старика с головы до ног, отвернулся и зашагал к экскаватору.

Рывком поднялся в кабину и включил двигатель.

— Сейчас, — пообещал, дернув рычаг, — захромаешь отсюда.

Он с хрустом придавил днищем торчащие доски, развернул башню, в которой сидел, и стал медленно надвигать ковш прямо на старика, угрожая смять его, раздавить, согнать.

Старик уткнул палку в торчащие зубья.

Куча мусора перед ним нарастала, раздваивалась, засыпала ему брюки и обувь. Он чихнул, глотнув пыли, неловко попятился, оступился и повалился навзничь на груду обломков. Палку он выронил, шляпа с головы его слетела и покатилась, как отскочившее колесо от детской коляски.

— Вставай, дедок, — веселился Ердяков. — Не там лег, рано.

Обождав, когда старик, пыхтя и охая, подволакивая больную ногу, поднимется, Ердяков опять двинул на него ковш.