Дай на прощанье обещанье

– Ой, не знаю, – отвечает польщенная золовкиным интересом невестка, а потом признается: – Сама.

– Сама? – вскакивает со стула Николаша и с гордостью перехватывает гитару. – Ну ты даешь, мам!

– Теперь ты сыграй, – просит его Анна, и в результате Олимпиада превращается в почетного гостя, к вящему удовольствию которого преподнесли музыкальный подарок, да не один.

Олимпиаде все это не нравится. Она морщится, но, по негласному уговору, хлопает в ладоши, хотя хочется хлопнуть по губам нетрезвых мальчиков.

Расходятся поздно. Анна умело укладывает нагрузившегося мужа на диван и тоном, не терпящим возражений, приказывает золовке:

– Со мной спать ляжешь.

Липа молча кивает.

– Только предупреждаю, – строго ставит ее в известность невестка. – Я храплю. Если чего – буди.

– Я тоже храплю, – вдруг признается непогрешимая Олимпиада и с облегчением вздыхает: – А я боялась, думала, усну, захраплю, мешать буду…

– Не будешь, – успокаивает ее Анна и вытаскивает из Антошиного пиджака слуховой аппарат: – Видишь, вот. Снял, чтоб от шума в ушах не трещало.

– И давно это у него? – искренно огорчается Липа.

– Да вот уж как лет семь. Вот как ты на него обиделась, так и купили. Он еще говорил, это, мол, меня Бог наказал. Был болтливым – стал глухим. Вот как! – Анна делает таинственное лицо и начинает собирать грязные тарелки.

– Давай помогу, – предлагает ей Олимпиада и, не дождавшись ответа, принимается за дело.

Во время уборки золовка и невестка почти не разговаривают друг с другом: каждая делает свою работу. Анна моет, Олимпиада вытирает.

– Не терплю, когда не убрано! – пытается перекричать шум воды Антошина жена. – Ночь спать не буду, а уберу.

Липа в знак согласия качает головой, а потом разглядывает рюмки на свет: чисто ли?

Когда уборка закончена, две пожилые женщины сидят за кухонным столом и смотрят в темные стекла, в которых сами же и отражаются. Складывается ощущение, что их и не двое, а четверо: хочешь – к собеседнику обращайся, хочешь – к его отражению. Какая разница?

– А ты чего, Лип, приехала-то? – вдруг догадалась поинтересоваться Анна, но сделала это тоном крайне миролюбивым.

– Чего приехала-то? – переспросила Олимпиада.

– Ну…

– Думала, что встретиться, а вот сегодня-то поняла – попрощаться. В последний раз, видно.

– Это чего ж ты такого-то сегодня разглядела? – грубовато произнесла Анна, пытаясь отогнать от себя тревогу.

– Да я всегда это видела, – непонятно ответила золовка.

– Чего видела-то? – напугалась Аня.

– Точнее – не видела ничего. Раньше вот думала: родит мне Ксения, буду нянчиться, нужна буду.

– А то ты не нужна? – с сарказмом произнесла невестка.

– Не нужна я никому, Аня, – выдохнула Олимпиада. – У Ксении муж, у них – дочь, а у меня, кроме Антоши-то, ни одного близкого человека. Для чего жила? Зачем небо коптила? Уходить, видно, пора, потому и приехала.

Услышав признание золовки, Анна раздулась от негодования и попыталась ее успокоить, как умела:

– А у меня?! А у меня что? Спроси меня, Липа.

– А что у тебя, Аня? – подчинилась приказу Олимпиада.

– У меня, Липа… ничего хорошего. Видела, поди, ни одной рюмки не пропускают. Все не нажрутся… Все им мало. Уж так мы с Антошей измучились с ними, так измучились.

– А Коля? – пугается за племянника Олимпиада.

– И Коля бывает, но не так. Видно, в вашу, старомлыновскую, породу. Греческая кровь! – вдруг с гордостью заявляет Анна.

– Да… – не с меньшей гордостью соглашается с ней Липа. – Похож он на нас. Даже вот ноги, смотрю, такие же, как и у Антоши. Колесом у Коли-то ноги-то.

– И чего хорошего? – вопрошает золовку Анна. – Скажи мне, что в этом хорошего? Утром встаю – об одном молюсь: хоть бы трезвые. Спать ложусь – хоть бы трезвые. Не о себе ведь молюсь, Л-и-и-па! О них, проклятущих!

– Зато вы – семья, – жалобно роняет золовка, и глаза ее наполняются слезами.

– Да какая мы семья?! – из суеверных соображений отказывается быть счастливой Анна.

– Какая никакая, а семья. Все живы. Песни вот поете. В гости друг к другу ходите. А я там одна.

– Так приезжай, – радушно приглашает ее невестка.

– Нет уж, спасибо! – криво усмехается Олимпиада. – Съездила, на вас посмотрела – еще хуже стало. Прям вот знаешь, Ань, как мне нехорошо-то стало. Вот словно вынули у меня все там, – она показывает рукой на грудь, – а вложить обратно-то забыли. Я ж ведь специально уехала. Думала, напугаются, останавливать будут.

– И?

– Чего «и»? Зять сказал: кухарку наймем, пока бабушка гостить будет.

– Ну так ведь отпустил же в гости – пожалуйста, – как-то неуверенно начинает оправдывать Анна московского зятя.

– Отпустил, – соглашается Олимпиада. – А зачем про кухарку сказал? Про няню, чтоб Аллочку из школы встречала, обедом кормила? Не знаешь?

– Зачем? – задает глупый вопрос невестка.

– А затем, Аня, чтоб показать мне: «Не больно-то ты и нужна нам здесь, старая калоша. Уедешь – обойдемся. Никакой беды не случится. Хоть на год поезжай!»

– А ты? – растерянно спрашивает Анна.

– А что я? Сказала, на неделю. Да не смогу. Душа прям так и рвется назад. Брата посмотрела. С тобой повидалась. Теперь можно и билет назад брать.