ДАЙ ОГЛЯНУСЬ, или путешествия в сапогах-тихоходах. Повести.

После сказочно ярких и неправдоподобных видений страшно было снова оказываться среди тех же — неизменно тех! — деревьев и снега.

Уже темнело, и она ясно понимала, что еще одной ночи ей не выдержать.

Шла.

И когда уже совсем стемнело, Юля оказалась на широкой просеке. Даже отшатнулась — открывшееся перед ней белое пространство встало стеной. Стена будто опрокидывалась на нее, наваливалась.

Почти рядом с лесом шел санный след. Свежий. Юля потрогала след, сняв варежку.

Кто? Наши? Немцы? И куда идти? Налево? Направо?

Не могла по следам копыт определить направление— тут нужно умственное усилие, а она не была на него способна. Сидела на снегу, глядя на ясный след подковы, и все не могла выяснить, куда же шла лошадь. Злилась на собственное бессилие, даже всхлипывала, злясь. Потом — с трудом — поняла. И пошла по следу из последних сил.

Все больше темнело, надо было спешить. Идти теперь было легче, вот только сил уже не осталось.

Споткнулась — упала. И поползла, не в состоянии встать, плача от обиды.

Из-за деревьев вышла темная фигура с автоматом, голос произнес уставное:

— Кто идет?

Она приподнялась на руках.

— Свои! Здесь я! Партизанка...

Фигура приблизилась. Валенки, полушубок, шапка. Звездочка!

— Ну,— наклонился,— давай руку.

Подняла было, но подломилась другая рука — упала лицом в снег.

— Ох! Да ты, я вижу, без сил. Ну, давай... Подхватил под мышки, стал поднимать...

На солнечной поляне, чуть в стороне от бывшего партизанского лагеря, сидели, дожидаясь Юлю, дети и муж. Иван и Наташа скучали; Иван, нервничая, поглядывал в сторону, куда ушла жена; Наташа разделась и загорала, отгоняя комаров.

Хозяйственная Надя собирала малину в полиэтиленовый кулек. Валерка нашел ржавую саперную лопатку и пытался раскопать завалившуюся землянку метрах в двадцати от поляны. У него было полно трофеев: винтовочный ствол, патроны, осколок мины, котелок... Мать он увидел первый.

Юля медленно шла по лесу, то освещаемая случайным солнечным лучом, то почти исчезающая в зеленом сумраке.

Боже, как много, оказывается, было в ее жизни! Как далеко и как близко, оказывается, была война!

Она подходила к партизанскому лагерю, к останкам его, к кладбищу, похоронившему и хранившему ее прошлое, часть ее жизни, юность, ключ к жизни дальнейшей.

Лес помнил...

— Ма! — закричал Валерка издали.— Смотри, ма!— и потряс ржавым винтовочным стволом в одной руке и патронами в другой.

Беспокойно и вопрошающе смотрел на жену Иван.

— Что так долго? Ответила спокойным взглядом:

— Все в порядке, Иван.

— Мама, скоро домой? — кислым голосом спросила дочь.— Мне уже надоело здесь.

Юля подошла к сыну.

— Ну-ка покажи, что нашел. Это выбрось,—распорядилась, увидев патроны,— опасно. О-о, винтовка!— и вдруг оживилась:—Иван! Может быть, это та самая!

— Какая — та самая?

— Понимаешь,— смешно, конечно, но я вспомнила, что дядя Федор —он тогда рядом с нами шел — потерял здесь винтовку. Сало он не забыл, а винтовку оставил. Ох и ругали его! А вдруг это

она?

— Все вспомнила?

— Все, Иван.— Притронулась к его руке.— Спасибо.

— Мам, а что это за винтовка?

— Обыкновенная трехлинейка. Затвора нет... В армии давно уже другие.

- Мам, а мы возьмем ее?

— Ну, зачем...

— Домой? — спросил Иван.

— Да,— освобожденно, легко ответила Юля.— Да, домой. Домой,— чему-то подведя итог, сказала она.

— Ну, пошли тогда! — громко распорядился Иван и наклонился за сумкой.

— Если бы несколько дней здесь, я бы все раскопал,— жалел Валерик.— Может, нашел бы что.

— А что тебе нужно?

— Ну, пистолет нашел бы. Или еще что. Ма, я еще покопаю! — побежал к землянке.

Обвела взглядом лагерь. Бежало по цепочке воспоминание от звенышка к звенышку, бежало, не останавливаясь; ровно освещались звенья...

То видела она страшный лес, когда осталась в нем одна, то костер и лепешку на саперной лопатке. Спящего Гриневича, Нину. Партизанский лагерь до атаки немцев — воспоминание бежало назад.

Увидела, как они едут в поезде.

Потом — не в силах удержать инерции — увидела еще раз разгневанное лицо Ивана, в тот день, когда сказала ему об измене.

И наконец Юля увидела Алексея. Он стоял, прислонившись к стене, сложив руки на груди. Он был зол и ждал последнего ее слова. Она его произнесла. Увидела, как сощурились Алексеевы глаза...

Встревоженно позвала сына:

— Валерик! Валерик, иди сюда! Тот высунулся из ямы.

— Там мины могут быть! Ну-ка иди сюда! Валерик нехотя вылез.

— Какие тут мины! Нет тут никаких мин. Я, может, пистолет бы себе выкопал.

— Он тебе не нужен. Как можно — пистолет!

— Мы бы в войну играли. Пах! Пах! — водил он рукой, стреляя в разные стороны.

— Идем, идем, папа, наверно, сердится...

Замечательны звуки просыпающейся деревенской избы.

Еще рано, еще чуть только рассвело, но вот уже заскрипела, отворяясь, дверь. Лязгнула щеколда в сенях. Скрипнула половица. Зазвенело ведро. Звякнул тяжелый засов коровника. Встречая хозяйку, шумно вздохнула и промычала корова. Переступила ногами. И вот послышался звон бьющих в дно ведра упругих струй молока...