ДайсМен или человек жребия

Каковы бы ни были намерения жребия, на седьмой день я обнаружил себя на диване, скромно одетым в футболку и два носка, рядом с Арлин Экштейн, соблазнительно одетой в болтавшийся на талии красивый лифчик, один сползший до середины голени чулок, два браслета, одну сережку и одни трусики, целомудренно прикрывавшие ее левую лодыжку. Во исполнение своего железобетонного кодекса, со дня «Д» она не ложилась со мной в постель, но в ее железобетонном кодексе ничего не говорилось о машинах, полах, стульях или диванах, и различные части ее тела использовались в сочетании с различными частями моего в совершенно однозначных целях. Поскольку я принимал ее ласки, более того, поощрял их, то понял, что достиг точки, когда, скажи она «Войди в меня» и ответь я «Мне не хочется», она бы от смеха лопнула. Децибелы ее стонов указывали, что через тридцать пять секунд она затребует моего физического присутствия в ее комнате для игр.

Чтобы оттянуть, судя по всему, неизбежный акт, я сменил положение, поместил голову между ее ног и начал передачу недвусмысленного устного (в смысле через уста) сообщения. Ее ответ был столь же недвусмысленным, и послание ее было прекрасно понято. Но я знал, что Арлин считала такой обмен информацией хоть и приятным, но относительно слабым заменителем ортодоксального разговора лицом к лицу.

Мой образ действий становился ясным. Моя совесть с замечательной легкостью решила, что жребий подразумевал только воздержание от генитального сношения, и хотя Арлин однажды и сказала мне, будто она читала, что от спермы поправляются, и не хотела ее пробовать, это стало вопросом ее кодекса чести против кодекса чести дайсмена, или живущего по воле жребия. В следующие полминуты честь дайсмена осталась невредима, я получил сексуальное удовлетворение, а Арлин смотрела на меня, широко открыв глаза и вытирая рот тыльной стороной руки.

Хотя я извинился за то, что назвал своей «несдержанностью» («Это так теперь называется?» — спросила она), Арлин нежно прижалась ко мне, вероятно, гордая, что ей удалось так меня перевозбудить, что страсть перелилась через край против моей воли. Я еще раз признался в своей страстной платонической любви, воткнул в Арлин свои пальцы, поцеловал ее груди, рот… Еще несколько минут, и я во второй раз мог бы оказаться перед той же дилеммой без надежды на спасение, но, спохватившись, вскочил с дивана и начал добросовестно облачаться в недостающие детали своего внешнего декора.

15

Целый день я был Христом. Роль любящего Иисуса безусловно шла в зачет как разрушающий поведенческие паттерны случай, и я сам удивился, каким смиренным, любящим и сострадательным я себя чувствовал. Жребий приказал мне «быть как Иисус» и постоянно питать христианскую (точнее «Христову») любовь к каждому встречному. В то утро я добровольно отвел детей в школу, держа их за руки и чувствуя себя великодушным и любящим отцом. Вопрос Ларри «Что случилось, папа, почему ты идешь с нами?» нисколько меня не расстроил. Вернувшись, в своем домашнем кабинете перечитал Нагорную проповедь и большую часть Евангелия от Марка, а прощаясь с Лил перед ее уходом «в загул» по магазинам, благословил ее и проявил такую нежность, что она решила, будто со мной что-то неладно. В одно ужасное мгновение я был почти готов признаться в своем романе с Арлин и умолять о прощении, но вместо этого решил, что то был другой человек — и другой мир. Когда я снова увидел Лил вечером, она призналась, что моя любовь помогла ей потратить в три раза больше, чем обычно.

Свидание с Арлин было назначено на вторую половину того же дня, но я знал, что буду убеждать и ее, и себя положить конец нашему греху и молить о прощении. Я пытался с особым состраданием отнестись к Фрэнку Остерфладу и Линде Райхман, моим утренним пациентам, но большого эффекта это не возымело. Я добился кое-какой реакции от мистера Остерфлада, когда упомянул, что, вероятно, изнасилование маленьких девочек — это грех: он взорвался и сообщил, что они заслуживали того, что он с ними сделал. Пока я читал ему Нагорную проповедь, он приходил во всё большее возбуждение, а когда я дошел до того места, где говорится, что, если правый глаз соблазняет тебя, вырви его и, если рука соблазняет тебя… он рванулся с кушетки через стол и схватил меня за горло даже раньше, чем я перестал читать. После того как Джейку, его пациенту и мисс Рейнголд в конце концов удалось нас разнять, весьма смущены были мы оба и с большой неохотой сознались, что обсуждали Нагорную проповедь.

Когда Линда Райхман разделась до талии, а я предложил ей помолиться вместе, похоже, мое предложение вызвало у нее отвращение. Когда она начала целовать меня в ухо, я заговорил с ней о значении духовной любви. Когда она рассердилась, я попросил ее простить меня, но когда она расстегнула мою ширинку, я опять начал читать из Нагорной проповеди.

— Что с вами сегодня, черт возьми? — презрительно усмехнулась она. — Вы еще хуже, чем были в нашу последнюю встречу.