ДайсМен или человек жребия

— Я бы пошла с тобой, — сказала она. — Я бы это сделала, любимый. Эти козлы думают, что ты сходишь с ума. Я бы подняла их на смех, если бы знала. [Пауза.] Почему? Ты должен был мне сказать.

— Теперь я это знаю. Я понял это, как только освободил себя от эксперимента: мне следовало раньше посвятить тебя во все это.

— Но… — она по-прежнему не сводила с меня сверкавших в лунном свете глаз и, казалось, нервничала, испытывая неуверенность и любопытство. — Что это были… за эксперименты?

Я чувствовал себя таким бледным и окаменевшим, что, наверное, выглядел в лунном свете как заброшенная статуя.

— Ну, к примеру, я отправлялся в места, которых никогда раньше не видел, притворялся кем-то, отличным от себя, чтобы увидеть реакцию людей. Намеренно экспериментировал с едой, голоданием, наркотиками, даже пьянством.

— Правда? — И она улыбнулась, а слезы заливали ей щеки и подбородок, как у ребенка под дождем.

— Это доказало, что, когда я пьян, я веду себя, как другие пьяные люди.

— Ох, Люк, но почему ты мне не сказал?

— Безумный ученый во мне настаивал: если бы я признался тебе, что ставлю эксперименты, твоя реакция была бы с экспериментальной точки зрения бесполезной и богатейшие данные были бы потеряны.

— И… и эксперимент… закончен?

— Нет, — ответил я. — Нет, Лил, не закончен. Но теперь мы будем… экспериментировать вместе, и одиночество, которое мы оба чувствовали, прекратится.

— Но…

— Что, солнышко?

— Наша жизнь вроде той, как в последние дни, тоже закончится?

Снизу, где собрались постояльцы, раздался взрыв смеха.

— Похоже, они там неплохо проводят время, — сказал я.

— Это закончится? — снова мягко спросила она.

— Конечно, закончится, солнышко, — сказал я, пытаясь отважиться и посмотреть на нее. — Это закончится, вернусь я к экспериментам или нет, ты же знаешь. Нам было так хорошо в эти дни, потому что до этого наша жизнь была сущим адом. Не нужно быть ученым, чтобы знать, что счастье не длится долго.

Рыдая, она бросилась в мои объятия.

— Я хочу, чтобы оно длилось. Хочу, чтобы оно длилось, — повторяла она.

Я гладил и целовал ее, бормотал милую чепуху, испытывая беспомощность от того, что плохо справляюсь с ситуацией, и чувствовал себя кошмарно. Часть меня представляла, как я вовлекаю Лил в еще более радикальные игры со Жребием, чем те, в которые я мог играть в одиночку. Вероятно, я бы даже смог ее изменить. Другая часть меня чувствовала себя крайне одинокой, покинутой всеми.

Рыдания сменились шмыганьем носом, потом она оставила меня и убежала в ванную. Когда она вернулась на то же самое место на кровати, ее лицо и волосы были приведены в порядок, и я с удивлением увидел, что смотрит она холодно.

— Ты вел записи этих экспериментов? — спросила она.

— Некоторых да. И написал короткие эссе с анализом различных гипотез, которые я проверял.

— Ты экспериментировал со мной?

— Конечно да, солнышко. Поскольку я провожу эксперименты над собой и живу с тобой, многие эксперименты затрагивали и тебя.

— Я имею в виду, экспериментировал ли ты прямо… пытался ли заставить меня что-то делать?

— Я… нет-нет, я этого не делал.

— Ты экспериментировал с сексом? С другими женщинами?

Вот оно!

Я заколебался.

Друзья мои мужчины, внимание. Бывают вопросы, которые требуют любого ответа, кроме колебания. «Ты меня любишь?», например, не является вопросом, а выступает как стимул в последовательности «стимул — отклик»: «Ты меня любишь?» — «О моя дорогая, да». Вопрос «Ты спал с ней?» требует немедленного ответа «да» или «нет»: уклончивость подразумевает вину. Вопрос «Ты экспериментировал с другими женщинами?» требовал немедленного ответа «Да, конечно, солнышко, и это сделало меня ближе к тебе, чем когда-либо». После чего последовали бы слезы, пощечины, брань, отдаление и в конце концов любопытство и примирение. Колебание же, с другой стороны…

Колебание заставило Лил вскочить на ноги.

— Ты чертов ублюдок, — сказала она. — Не прикасайся ко мне.

— Ты даже не знаешь, что это были за эксперименты.

— Я тебя знаю. Знаю… о Боже… я знаю… Арлин! Ты и Арлин! — Она замерла, и ее начала бить дрожь.

— Солнышко, солнышко, солнышко, ты зря заводишься. В мои эксперименты не входила измена…

— Разумеется, не входила. Я не дура. Я не дура, — закричала она и, рыдая, рухнула на диван.

— Ох. Какая же я дура, — простонала она, — какая дура.

Я подошел к ней и попытался успокоить. Меня проигнорировали. Поплакав еще минуту, она поднялась и пошла в ванную. Когда минуты через две я пошел за ней, дверь была закрыта на крючок.

А теперь вспомните, друзья мои, я все еще должен был играть влюбленного. Семь дней я был влюбленным, слился с ролью; теперь же лишь механически пытался воспроизвести надлежащие поступки и чувства. Любовь была мертва, но влюбленному велели жить.