ДайсМен или человек жребия

— Мой бедный, милый/больной герой.

— Я не милый, сука ты этакая. Я загоню тебе швабру в…

— Время, — сказала она. — Время.

— Да мне похер. Отрублю твою мышиную голову и продам твою мохнатку прокаженным. Я…

— Три минуты вышли, Люк, — сказала она тихо.

— О, — сказал я, возвышаясь над ней и пуская слюни. — О! Прости, — добавил я.

— Пока достаточно, — сказала она. — И спасибо.

Потом она зарылась лицом в мой живот, и мы перешли к славному страстному сексу, не продиктованному Жребием, — такому, какой обычно бывает в начале или в конце романа, когда эмоции зашкаливают. С тех пор она была сострадающей или любящей. По большей части. В то утро, когда Жребий выбрал теннис, мы поехали на залив и плавали, играли в мяч с Ларри и Эви, грелись на солнышке и снова плавали. Потом вернулись в фермерский дом и пили славные крепкие коктейли с джином, разговаривали за супом и чизбургерами и курили травку. Пока Лил делала шоколадные пирожные, мисс Вэлиш играла на гитаре, а мы с Фредом пели дуэтом о Гарварде и Корнеле. И снова курили травку, потом разошлись по своим комнатам, и мы с Лил занялись любовью, медленно и томно, и хихикали, а она кричала. Забрел Фред, голый, и спросил, нельзя ли к нам присоединиться и устроить оргию, и, бросив Жребий, я должен был ответить «нет», а Фред сказал, что имел он этот Жребий, и я снова бросил кубик и сказал, что он может иметь Жребий, но не нас. Вошла мисс Вэлиш, и Лил сказала нет, не бросая Жребия, и мы сидели и обсуждали поэзию, сексуальную распущенность, травку, порнографию, противозачаточные пилюли, всевозможные позы, пенисы, половые органы, потенцию, вседозволенность, игры и половые члены.

Уже совсем поздно мы с Лил снова занялись любовью, и делали это неспешно и томно, и хихикали. От всех этих разговоров она была вся медовая и, прежде чем заснуть, сказала мне мечтательно: «Теперь у дайсмена есть дом», а я сказал «м-м-м-м», и мы заснули.

52

— Я хочу, чтобы вы помогли мне сбежать, — тихо сказал Эрик, осторожно держа сэндвич с салатом из тунца, будто боялся, что он развалится у него в руках. Мы находились в кафетерии Отделения У, теснясь среди других пациентов и их посетителей. Я был одет в старый черный костюм и черную водолазку, на нем была грубая серая больничная одежда.

— Почему? — спросил я, наклонившись к нему, чтобы лучше слышать сквозь гул голосов.

— Мне нужно выбраться; мне здесь больше нечего делать. — Он смотрел через мое плечо на людей, толпившихся в очереди у меня за спиной.

— Но почему я? Ты ведь знаешь, что не можешь мне доверять, — сказал я.

— Я не могу доверять вам, они не могут доверять вам, никто не может доверять вам.

— Спасибо.

— Но вы единственный не заслуживающий доверия на их стороне, кто знает достаточно, чтобы нам помочь.

— Какая честь. — Я улыбнулся, откинулся на стуле и машинально сделал глоток через соломинку, ведущую в картонный пакет шоколадного молока. Я пропустил начало следующей фразы.

— …уйти. Я это знаю. Каким-то образом это произойдет.

— Что? — сказал я, снова наклоняясь вперед.

— Я хочу, чтобы вы помогли мне сбежать.

— А, это, — сказал я. — Когда?

— Сегодня вечером.

— Вот как, — сказал я как доктор, столкнувшийся с особо интересным комплексом симптомов.

— Сегодня вечером в восемь.

— Не в восемь пятнадцать?

— Вы закажете автобус, чтобы свозить группу пациентов на Манхэттен, на «Волосы». Автобус придет в 7:45 вечера. Вы поедете с нами и выведете нас из автобуса.

— Почему ты хочешь посмотреть именно «Волосы»? Его темные глаза метнули на меня быстрый взгляд, потом вернулись к очереди за моим плечом.

— Мы не собираемся смотреть «Волосы». Мы собираемся сбежать, — тихо продолжил он. — Вы всех нас высадите на другой стороне моста.

— Но никто не может уйти из больницы вот так, без письменного распоряжения, подписанного доктором Манном или одним из других директоров больницы.

— Вы подделаете распоряжение. Если дежурная медсестра получит его от врача, никто не заподозрит подделку.

— После того как ты окажешься на свободе, что случится со мной?

Он невозмутимо оглядел меня и с абсолютной убежденностью сказал:

— Это неважно. Вы транспорт.

— Я транспорт, — сказал я.

Мы посмотрели друг на друга.

— Автобус, чтобы быть точным, — добавил я.

— Вы транспорт, вы будете спасены.

— Какое облегчение.

Мы посмотрели друг на друга.

— Почему я должен это делать? — спросил я наконец. Шум вокруг нас был ужасающим, и мы, не осознавая, придвигали головы все ближе и ближе друг к другу, и теперь их разделяло всего шесть дюймов. В первый раз по его губам пробежал намек на улыбку.

— Потому что вам велит Жребий, — мягко ответил он.

— Вот как, — сказал я как доктор, который наконец-то нашел симптом, собирающий весь синдром воедино. — Мне велит Жребий…

— Вы Его бросите сейчас, — сказал он.

— Я Его брошу сейчас.

Я полез в карман пиджака и вытащил два зеленых кубика.

— Как я тебе уже, возможно, объяснял, я контролирую варианты и их вероятность.

— Это не имеет значения, — сказал Эрик.

— Но мне не очень-то нравится идея такого побега.

— Это не имеет значения, — сказал он, снова улыбаясь.