Каким-то образом я должен был выманить его с Манхэттена, перенаселенного, как кроличий садок. Но как? Интересовали ли его сейчас мальчики? Или девочки? Или мужчины? Или женщины? Или деньги? Или что-нибудь еще? Что было тем крючком, который вытащит его из выгребной ямы города в прекрасную, уединенную осень лесов? Как помешать ему рассказать кому-то, что он снова со мной встречался, что он куда-то со мной ходил? Единственный метод, который смутно вырисовывался в моей голове, состоял в том, чтобы подойти к нему, когда он возвращается с работы, пригласить на ужин, а потом под каким-то спонтанно возникшим предлогом выманить из города и на какой-нибудь глухой проселочной дороге, за много миль от ближайшего человеческого существа, застрелить его. Все это выглядело очень беспорядочно и бессистемно, а я был решительно настроен совершить славное чистое преступление, без каких-либо нездоровых эмоций, без суеты, с достоинством, изяществом и эстетическим блаженством. Я хотел совершить убийство так, чтобы Агата Кристи осталась бы довольна и не обиделась. Я хотел совершить преступление настолько безупречное, чтобы никто не смог бы ничего заподозрить — ни убитый, ни полиция, ни даже я сам.
Конечно, такое преступление было невозможным, так что я отступил к своему более раннему идеалу: я должен убить без суеты, эмоций и насилия, но с достоинством, изяществом и эстетическим блаженством. Это было самое малое, что я был должен жертве.
Но как это сделать? Только
— Фрэнк, детка, — сказал я на следующий вечер, когда он вылез из такси. — Давно не виделись. Это твой старый приятель Лу Смит; ты должен меня помнить. Рад снова тебя увидеть.
Пока я жал ему руку, такси рвануло с места. Всё еще надеясь помешать ему произнести мое имя в пределах слышимости консьержа, я положил руку ему на плечо, прошептал, что за нами следят, и потащил его за собой.
— Но доктор…
— Я должен был тебя увидеть. Они пытаются до тебя добраться, — шептал я, пока мы шли по кварталу.
— Но кто пытается…
— Я всё тебе расскажу за ужином.
Он остановился футах в тридцати от своего дома.
— Слушайте, доктор Райнхарт, я… у меня важная… встреча вечером. Мне жаль, но…
Я позвал другое такси, и оно ринулась к нам, обуреваемое жаждой наших ист-сайдских денег.
— Сначала ужин. Нужно сначала поговорить. Кто-то пытается тебя убить.
— Что?
— Забирайся, быстро.
В такси я впервые разглядел Фрэнка Остерфлада; у него слегка потяжелел подбородок, и он казался более нервным и напряженным, чем раньше, но так могла проявляться его тревога в связи с возможной смертью. Его волосы были отлично подстрижены и уложены, дорогой костюм сидел безукоризненно, он источал приятный аромат какого-то героического лосьона после бритья. Остерфлад выглядел как очень успешный, высокооплачиваемый, с надлежащим положением в обществе головорез.
— Убить меня? — сказал он, пытаясь рассмотреть у меня на лице признаки улыбки, чтобы убедиться, что это шутка. Я взглянул на часы; было шесть тридцать семь.
— Боюсь, что так, — сказал я. — Я узнал от кое-кого из моих
— Ничего не понимаю, — сказал он, глядя в сторону. — И куда мы сейчас едем?
— Ресторан в Квинсе. Очень хорошие закуски.
— Но почему? Кто? Что я сделал?
Я медленно покачал головой из стороны в сторону, а Остерфлад нервно разглядывал идущий транспорт и, казалось, вздрагивал всякий раз, когда мимо нас проезжала машина.
— Ах, Фрэнк, тебе не нужно ничего от меня скрывать. Ты ведь знаешь, что делал кое-какие вещи, которые… ну, могли очень сильно огорчить некоторых людей. Кто-то… кто-то выяснил, что это ты. Они планируют убить тебя. Я здесь, чтобы помочь.
Он нервно взглянул на меня.
— Мне не нужна никакая помощь. Мне нужно быть в одном месте в… в восемь тридцать. Не нужно мне помогать. — Стиснув зубы, он уставился прямо перед собой на не вполне художественную фотографию Антонио Роско Феллини, водителя такси.
— Тебе очень даже нужна помощь, Фрэнк. Твоя встреча в восемь тридцать может стать твоим свиданием со смертью. Лучше бы ты разрешил мне пойти с тобой.
— Ничего не понимаю, — сказал он. — После
— Ах-х-х-х, — туманно ответил я, обдумывая следующую реплику.
— Кроме жены.
— Где, вы говорите, это место? — крикнул Антонио Роско Феллини. Я сказал ему.
— Моя жена бросила меня и подала на меня в суд, и если я умру, она не получит ни цента.
— Но те давние дела в Гарлеме, Фрэнк. Они могут знать.
Он заколебался и посмотрел на меня круглыми от ужаса глазами.
— Но я жертвую часть денег NAACP[151]
, — сказал он.— Может, они об этом не знают, — сказал я.