Дайте курс(Повесть)

Поворачивай? Тебе, значит, наплевать? На кого ж тебе, интересно, плевать? Лично на меня или на всех, кто воевал за это море, за эти горы, за это небо? Только на живых или на мертвых тебе плевать тоже? Может быть, тебе на все и на всех плевать? Стоп. Не волнуйся, Султан. Не выходи из себя. Ну, какой тут рубеж — всего-навсего калитка, ведущая к морю, всего-навсего глупая, нахальная девчонка на краю алупкинского городского пляжа. Спокойно, Султан.

И он молча идет вперед. Глаза в глаза — и идет. Только одна бровь чуть приподнята, только губы поджались. Вот так он смотрел когда-то в перекрестье коллиматорного прицела: сдержанно, уверенно, не мигая.

— Вот черт! — говорит девчонка ему вслед и никак не может понять, почему она все-таки пропустила этого странного человека. Действительно, почему? Ведь могла бы и настоящий скандал учинить и в свисток засвистеть могла бы. Есть у нее свисток…

А он уже забыл о девчонке. Увидел море и все забыл. Зеленоватое, в свежей мыльной пене у берега, море сегодня ласковое и спокойное. Султан смотрит вдаль с удивлением и тихой радостью, будто давным-давно не видел этой красоты.

Море велико, почти как мир, море полно неожиданностей, почти как жизнь, море — это… хорошо, очень хорошо, почти как небо.

Очень давно маленький Султан должен был написать школьное сочинение на всем известную старую-престарую тему: «За что я люблю свою Родину». Не мудрствуя лукаво, он вывел на тетрадном листе: «За Черное море, за Ай-Петри». Больше он ничего не придумал тогда. Ему поставили двойку. И он никак не мог понять почему. Ведь написал человек правду, чистую правду.

Взрослый Амет-Хан, дважды Герой страны, лауреат, заслуженный летчик-испытатель, многократный кавалер высших орденов Родины, комментируя это достопамятное событие, замечает вскользь:

— Ты понимаешь, что получилось: я тогда еще общих слов не знал.

— А теперь?

— Теперь, конечно, знаю, но все равно не люблю. Черное море — это моя родина. И Крым — это моя родина. И Ай-Петри — это моя родина. Не будет Черного моря, не будет Крыма, не будет Ай-Петри, ну, для чего мне тогда жить?

2

Вот здесь, на этом самом ласковом берегу, все и началось. Мальчишка валялся на пляже, глядел в бескрайнюю морскую даль, прислушивался к переменчивому голосу моря и, сам того еще не понимая, покорялся великой силе неизмеримого пространства.

В городе была школа — скучные уроки, казенное однообразие классов, гудевших тяжелым мушиным гудом; там были бесконечные нотации, бессчетные наставления на путь истинный; там каждый новый день в точности повторял день предыдущий. А здесь море распахивало свои синие объятия и браталось с голубым куполом неба; здесь жила волнующая, все время изменявшая цвет, запах, облик бесконечность мира; здесь вольные птицы пилотировали над серыми камнями берега с лихостью и азартом боевых истребителей. Словом, здесь была настоящая жизнь.

Как это случилось, он не знает — не заметил, не запомнил, не понял до сих пор, но это случилось: мальчишка перестал принадлежать плоской земле, ее унылым одинаковым домам, ее размеренной, словно ход стенных часов, повседневности. Султан Амет-Хан отдал себя пространству, которое принадлежало птицам.

Сначала это была только мечта. Но пришло время, и начались действия: едва дотерпев до окончания школы, он перешел в ФЗО, одновременно поступил в аэроклуб. Планер, парашют, старый, добрый У-2 вывели его на воздушную дорогу. Шаг, другой, третий — и слесаришка-паровозник Амет-Хан завоевал право поступить в одну из старейших истребительных школ страны. Еще шаги. Еще год — и младший лейтенант Военно-Воздушных Сил Султан Амет-Хан, пилот боевого И-16, прибыл в строевую часть.

Казалось бы, все удалось, все сложилось как нельзя лучше и проще. Пилот И-16, младший лейтенант Военно-Воздушных Сил — это звучит, вероятно, очень внушительно. Но не надо обольщаться: младший лейтенант образца 1940 года, закончивший сокращенный курс обучения (был такой курс), имел за своими мальчишескими плечами всего-навсего десять часов самостоятельного налета. Младший лейтенант умел с грехом пополам взлетать, весьма осторожно маневрировать (преимущественно в горизонтальной плоскости) и, покрываясь от напряжения холодным потом, приземляться на собственном аэродроме. Скажем прямо: его окунули в безграничное голубое пространство, прозаически именуемое небом, но к войне, настоящей войне не на жизнь, а на смерть, не подготовили.

Как на грех, он еще не понравился командиру полка. Не пришелся ко двору, и все — хоть сдохни, а ничего не изменишь.

Командир полка «придерживал» не приглянувшегося ему младшего лейтенанта, ограничивал в тренировочных полетах, «жал» на самолюбие, готовился и вовсе выставить из полка.

А время шло. Время приближало день начала войны. Все двигалось, все изменялось, только Султановы крылья никак не увеличивались в размахе. Так и встретил он грозу если уж не совсем птенцом, то и далеко не грозным сталинским соколом, очень далеко.

Мы сидим за столом, прислушиваемся к приглушенной радиопередаче, и вдруг Султан говорит: