Дайте нам крылья!

— Знаешь что, приятель, я в этом районе впервые, — сообщил Тадж, когда мы миновали платный автомобильный мост, который вел за Голубые каналы в восточные пригороды, зеленую зону — обиталища богатых. — Смотри-ка, полным-полно дорогих магазинчиков, а там, внизу — ну прямо Окраины, только поменьше будет.

Тадж был прав: под мостом и вдоль средней полосы Восточной Развязки пестрели пластиковые навесы; здесь селились те, кто по роду работы вынужден был жить там же, где и работал: уборщики, посыльные, носильщики. Эти люди не пытались выстроить себе нормальное жилье на Окраинах, — в предместьях-спутниках, которые окружали Город. Они обустраивались где угодно, лишь бы поближе к работе, — только что не на проезжей части, разбивали палатки, сколачивали хибары. Их хижины подступали вплотную к воде по берегам Голубых каналов, хотя речные акулы и водная полиция постоянно теснили незваных жильцов.

— Круто! — заявил Тадж. — Твой богатей уже успел сообщить мои данные службе безопасности на мосту. И правильно сделал, а то обычно стоит сунуться в эти шикарные районы, тебя цап — и тормозят, изволь объясняться, кто ты да откуда.

Вот именно, подумал я. Чтобы попасть в богатый район, а они всегда тщательно охраняются, тратишь уйму времени и нервов. Если только ты не летаешь по воздуху. Вот вам и еще одно существенное преимущество полета: летатели в буквальном смысле слова выше всяких проверок, обысков, осмотра с собаками-ищейками и прочих муторных процедур. Откуда они появляются, куда спешат — нам, простым смертным, не отследить. Получается, но лишь изредка.

Но почему же Чешир вытребовал меня, если он летатель? Мост остался позади, а с ним и палатки уличных обитателей. Тадж, урча, шелестел по роскошным улицам, колеса его со свистом вспарывали лужи и поднимали фонтаны брызг. Я вдруг вспомнил, где мне попадалось имя Чешира: вместе с ним в памяти всплыла картинка — жилище, выстроенное в воздухе, комнаты, которые вздымаются друг над другом, словно пещеры в высокой скале, комнаты с небывало высоким потолком, изогнутые, причудливые, и все они лепятся вокруг провала в пустоту, словно ласточкины гнезда.

Года два назад мне попалась статья о новом детском садике, вокруг которого сразу разгорелись страсти. Это было первое заведение для детей-летателей. Потому-то и началась шумиха. Разумеется, подняли ее те же, кто и всегда: журналисты, ведущие СМИ, ученые, политики, педагоги, детские психологи. И все они хором твердили, что бескрылых детей отделяют от детей-летателей, караул, безобразие, сегрегация! Заголовки наперебой кричали о новом апартеиде, а фанатики из «Корней» — те еще экстремисты — пикетировали строительную площадку. Кто-то даже подал иск в суд, но застройщики умудрились обойти законы против дискриминации, и садик все-таки выстроили. Так что малыши-летатели получили возможность беспрепятственно порхать и парить в своем вольере, — замкнутой постройке, вознесенной высоко в поднебесье. Это ли не мечта любого ребенка!

Так вот, когда поднялась шумиха вокруг проекта, во всех репортажах мелькало название архитектурной фирмы «Кон Чешир Димитед ». Что же получается, мой клиент — тот самый Чешир? Я справился со своей инфокартой: да, так оно и есть, тот самый. Чего только не выдал поисковик: лицензии, степени, состоит в рядах профессиональных ассоциаций; куча статей в архитектурных журналах; ссылка на диссертацию. Выскочила фотография церкви, которую Чешир спроектировал — асимметричный айсберг так и переливался синим неоновым свечением.

Потом поисковик выдал такое, что я присвистнул.

— Что? — насторожился Тадж.

— Сейчас я тебя удивлю. Мы с Чеширом — однокашники, учились в одной школе. Школа святого Иво в Кермартине, ты наверняка о ней слышал.

— А что, я обязательно должен о ней знать?

Школа святого Иво была частным учебным заведением для избранных. По крайней мере, в мое время. Религиозная школа: чопорные семинаристы в черном, строгие ученые старики-преподаватели. Правда, теперь мне кажется, что стариками они казались тогдашнему мальчишке, и было им от силы лет сорок. Интересно, они до сих пор там преподают?

Чешир был младше меня, но по школе я его не помню — должно быть, не сталкивался. Но разделял нас вовсе не возраст, а положение: я был из бедной семьи, или, по меньшей мере, из не очень богатой; это, скажем прямо, одно и то же. Взяли меня на спортивную стипендию, потому что я здорово играл в футбол. Но, какие бы лавры я не снискал на футбольном поле, в грязище и кровище, все равно я оставался чужаком. Отпрыски богатых семейств перефыркивались и цедили, если я рисковал с ними заговорить: «Ха-ха, ты только погляди! Оно не только бегает, оно еще и разговаривать умеет!» — «Таракан у нас говорящий! Вот это новость!» Двое-трое из числа умненьких мальчиков со мной все же дружили, но вынужденно — они сами были из небогатых. Школа просто пользовалась их мозгами и моими спортивными навыками.