Дайте точку опоры

— Дежурного генерала, пожалуйста.

— Ждет в приемной.

— Хорошо. На десять часов прошу пригласить ко мне генералов Василина и Сергеева. Предупредите: разговор пойдет о «Катуни».

— Есть. И еще… Получен, товарищ маршал, отчет из Кара-Суя о первой работе «Катуни» в замкнутом контуре.

— Да?.. Скажите — пусть доложат сразу после разговора с дежурным генералом. Кстати, Сергеев знает?

— Выясню… — Адъютант помедлил, словно раздумывая, сказать или нет последнее, и, когда Янов поднял глаза, проговорил: — Вы просили вчера напомнить о новом офицере, инженер-подполковнике Фурашове.

— Хорошо. Спасибо. Скажу, когда пригласить.

2

С комнатой решилось удивительно скоро — на третий день после разговора Алексея с маршалом.

Звонок от адъютанта — «маршал приглашает вас к себе» — был неожиданным. Фурашов уже забыл о непреложном правиле Янова — всякого нового сотрудника приглашать, знакомиться, да и, казалось, прошло время, момент миновал. Алексей с увлечением включился в новую работу, набрал в общей части всевозможных наставлений, взял тяжелые, увесистые проектные тома «Катуни», горой накладывал на стол, просматривал, изучал. «Всякое новое есть более высокая ступень уже известного». Опять ваши слова, доцент Старковский…

В общей тетради с прошнурованными и скрепленными сургучной печатью листами записывались первые статьи будущего наставления, по которому станут работать, учиться боевому делу, а может, когда-нибудь и вести настоящую войну будущие ракетчики, те, кто со временем, как сказал генерал Сергеев, станут главной силой армии… Эта мысль, нет-нет и приходившая на ум Алексею, будила другую, тщеславную: они, ракетчики, возможно, узнают, что свод своеобразных «законов» создал для них он, Фурашов. И ловил себя на том, что немножко кичится и гордится перед товарищами — Адамычем и Бражиным: они только «отрабатывают» бумаги, пишут прошения да ответы, а у него — самостоятельный, важный участок. И, стыдясь, гнал от себя крамолу, невольно озирался за столом — не разгадал ли кто его мыслей.

Дни в работе пролетали незаметно. А потом, как только выходил за пределы каменной громады дома, окунался в иное: гонял по Москве в поисках комнаты. Новые районы с высокими домами он обходил с боязнью и завистью: для него, военного человека, почти не имевшего собственного угла (шла война, потом учился в академии — снимал частную комнату и в первый раз получил двухкомнатную квартиру лишь в Кара-Суе), представлялось, что в этих огромных устроенных, добротных домах живут какие-то необыкновенные люди, до которых ему далеко, как до неба. И уж, конечно, не им пускать в свое царство какого-то там подполковника, сдавать комнату, тесниться. И Алексей по совету Адамыча (тот сам побывал в такой шкуре, пожил в деревянных домишках) забирался подальше — в Сокольники, Замоскворечье, Измайлово. Ходил из дома в дом, расспрашивал встречных, дотошно изучая клеенные и переклеенные, с вековыми чешуйчатыми наростами клейстера щиты «Мосгорсправки». Тут можно было встретить любые объявления: «Продаю кошку…», «Даю уроки эфиопского языка…», «Обучаю игре на мандолине…», «Ищу домработницу, условия: малая семья, телевизор, телефон…», «Меняю квартиру…» Черт бы побрал: меняю! Но то, что нужно было ему, Алексею, — «Сдаю комнату», — встречалось редко. И когда на глаза попадалось подобное объявление, он несся по указанному адресу как угорелый с надеждой — авось сегодня…

В глухой переулок возле «Сокола», в номер третьеразрядной «кэчевской» военной гостиницы, возвращался поздно, усталый, подавленный. Ноги, голова гудели, все тело наполнялось каким-то неумолчным звоном. Сосед майор, с усиками, рыжими полубаками, дожидавшийся нового назначения, встречал Фурашова вопросом:

— Ну как?

— Никак, — односложно отвечал Алексей, чувствуя, что здесь, в гостинице, силы покидали его и оставалось единственное желание — плюхнуться на железную кровать, закрыть глаза, забыться, уйти в освежающий, спасительный сон.

Бесплодный круговорот поисков раздражал. Казалось, не будет ему конца. Алексей не знал, не догадывался, что шел иной процесс, невидимый и пока тайный для него, и он должен был сработать через считанные дни, — не многое еще дано нам предвидеть и предугадать…

Черно-лакированный телефон, стоявший на краю стола, не беспокоил Алексея. На других столах нет-нет да и раздавались звонки. Да и, Адамыч и еще чаще Бражин набирали какие-то номера и переговаривались то по делу, а то и просто, особенно когда выходил полковник Танков, «травили» с приятелями, знакомыми. Аппарат Алексея молчал, и он даже без всякой жалости и печали подумал: не подключен. В Кара-Суе у него, старшего инженера НИЧ, не было ни своего стола, ни телефона — общая комната, общий телефон. Да и требовался он редко. Жизнь проходила прямо у аппаратуры, где оживала, рождалась «Катунь».