Дайте точку опоры

И — как вывод, родившийся исподволь, из многолетней практики и опыта, по крупице сложившихся, отпрессовавшихся: «Существует консерватизм мысли. Вы постоянно думаете о чем-то большом, важном, вас занимает какая-то идея. И вам кажется — вот уже ее решение, оно сейчас явится, придет, только, быть может, требуется одно, совсем маленькое усилие… И вы держите себя в напряжении, ищете, бьетесь, еще более усиливая напряжение. Но знайте, «клад» лежит где-то в другом месте, в околопространстве, на соседней тропке. Найдите мужество, скажите себе: «Стоп. Надо снять напряжение!» Читайте, уйдите в искусство, слушайте музыку, займитесь каким-либо боковым, но расширяющим ваш кругозор делом. И вы не заметите, как, к удивлению и радости, внезапно увидите то, другое, место и — «клад». Открытие его приходит неожиданно, по неизвестным законам, по каким-то неведомым связям».

Мягко льется музыка. Журчит, скачет с камешка на камешек ручеек, стеклянно перезванивая, весело и ласково играет с солнечными бликами, отбрасывая их, будто от горячей масляной сковородки…

Бутаков открыл глаза. Книги, книги, ряды полок, незастекленные, иначе — казенно, для мебели, как говаривал Никандров.

Музыка снимает напряжение, и Борис Силыч уже думает… Инцидент с «сигмой» — несущественный, привходящий. Конечно, идеи новой «сигмы» дадут большую устойчивость, и для «Катуни» — это выход. Умнов упрям, настырен — сделает, найдет. И это важно. Однако нужен взгляд вперед. Только так надо понимать задачу и предназначение ученого. После «Катуни» — не пустота. Необходим новый шаг, шаг вперед…

Оставаясь один вот в такие немногие минуты, когда отпускали ежечасные заботы, точно гири, цепко и неотступно прикованные к нему, он думал о будущем. И чтобы отчетливее и жестче оно рисовалось, рисовалось без прикрас, он до предела упрощал, даже огрублял секрет той программы, какую ставил перед собой. И сейчас он подумал, что всякому действию в конце концов находится противодействие. Иначе говоря — оружие более высокого свойства, или противооружие. Конечно, для «Катуни» противооружие выработается позднее, может, через три-четыре года, и как ты встретишь это обстоятельство, каким — в преддверии такого ожидания — будет твой новый шаг? Подобному соревнованию — он, профессор Бутаков, понимал — нет и не будет конца. И значит, к крайне простому сводится задача: научиться все время, без остановки, идти. Делать шаг за шагом. Кажется, смешно, о чем он думает? Ан нет! Надежды на то, что какой-то ученый, точно спринтер, сделает рывок, вырвется далеко вперед, утопичны. А вот быть готовым к новому шагу, к тому, чтобы сделать его… В эти простые рамки «сделать шаг» укладывались для него и та высшая необходимость, именуемая долгом, о чем он никогда наяву не думал, потому что она жила в нем изначально, как сама жизнь, как возможность каждый день думать, решать, делать и вместе та простая, ничтожно узкая физиологическая задача — выжить, как вот в том великом часе, когда голодный, на излете, на волоске сил, брел по морозной тайге… Буханка хлеба на пеньке, оставленная бог знает кем, показалась тогда чудом, в реальность которого было трудно поверить, однако он ел тот хлеб, и, значит, это — реальное чудо, какому противилась вся его психика. Потом то «чудо» открылось: чудак-хлебовоз, в прошлом ученый-зоолог, доставляя хлеб в лагерь, всякий раз одну-две буханки относил подальше от дороги, не для себя, не от жадности — авось набредут зверюшки… Словом, жизнь есть цепь самых разных связей — главных и несущественных, больших и малых, важных и ничтожных, ожидаемых и нежданных…

Бутаков только тут почувствовал: заглохшая, звенящая тишина точно скопилась, отпрессовалась в комнате, потемнело заметно, сразу, как при затмении. «К грозе», — догадался Борис Силыч, вставая, и, прежде чем подойти к доске, включил свет — вспыхнули лампочки в молочно-матовых плафонах; отдернул плетеные шторы, распахнул створки окна. В воздухе свинцово-загустелая настороженная тишина.

Он все вновь скрупулезно просчитывал — на доску ложились бисерные меловые строчки расчетов. Дописывая до края доски, стирал тряпкой верхние строки: они уже не пригодятся, «отработаны». Сказывалась долгая педагогическая привычка. Скольким студентам или слушателям академии он говорил, пробежав глазами самые разные проекты — курсовые, дипломные, — сакраментальную фразу: «Никаких парадоксов! Просто тщательно просчитайте…»