Дакия

Можно было бы обидеться, да смысл? В конце концов, я тоже кое-что получил. Шанс прожить жизнь заново, неплохие стартовые позиции, помощь в виде силы. Да все очень круто у меня складывалось, если не брать во внимание постоянный риск откинуть копыта. Но тут уж извините, издержки…

Старик повернулся ко мне.

— Не ожидал, что Макс притащит таких гостей… Вот уж удивил так удивил. Я государевых людей не жалую, особенно всякого рода ищеек. Но и борцов за правду вроде твоей подружки тоже не люблю — они сперва думают, что воюют за благое дело, а потом прозревают, когда становится слишком поздно. Все блага кому-то да выгодны. Никто никогда не будет делать что-то для черни просто так.

— А вы тогда для чего защищаете Букурешт? — улыбнулся я.

— Затем, что если я и мой род не будут этого делать, то скверно станет всем. И мы ослабеем, а то и вовсе силы лишимся, и людям дурно станет. А так всем лучше.

— Ну, зато хотя бы честно.

— Честность — одна из добродетелей и условий сохранения силы, — назидательно сказал Папа Янко. — И честным нужно быть в первую очередь с самим собой. Ты удивишься, узнав, сколько людей предпочитают себя обманывать. Но к делу, Михай. Я ищеек не жалую, говорил уже, но с тобой говорить буду. И Макса терплю, но он — исключение.

— Потому что я наделен родовой силой? — предположил я.

— Именно. Ты должен блюсти правила и законы, чтобы ее сохранить. А это значит, что твое слово будет чего-то да стоить. На таких условиях я готов кое-чем с тобой поделиться.

Я кивнул. Справедливо. И хотя по долгу службы я позволял себе лгать и болтать чепуху, но всегда старался делать это во спасение.

— Я буду благодарен вам за любую помощь, — сказал я. — От вас нет смысла что-то утаивать — вы меня насквозь видите. И наверняка уже знаете, насколько опасна та ситуация, в которой оказался я и мои спутники.

Старик печально усмехнулся.

— Эх, Михай… Если бы эта, как ты выражаешься, ситуация касалась лишь тебя да парочки твоих друзей, я бы палец о палец не ударил. Уж прости за откровенность, но мне было бы невыгодно подставлять своих людей и себя ради имперских ищеек. Вы уедете, а мне здесь все после вас разгребать. Да вот только беда в том, что происходящее начало затрагивать и мой Букурешт. И здесь можно говорить о неком сотрудничестве.

— Я готов, Папа Янко.

— Ты не торопись, дитя. Это можно обсудить и в человеческих условиях.

Он снова ткнул меня пальцем в лоб, и все перед глазами померкло и закрутилось. На меня навалилась тяжесть, меня затошнило, а голова умудрялась кружиться, словно меня затягивало в какой-то водоворот. Но ощущения были уже вполне физическими — я чувствовал руки, ноги, дыхание и биение сердца.

Я открыл глаза и покачнулся. Желудь крепче сжал мое плечо.

— Ты как?

— Нормально, — ответил я и взглянул на весьма бодрого Папу Янко. Забавно, но теперь я почти перестал чувствовать местные запахи. То ли обоняние адаптировалось, то ли мои рецепторы не пришли в себя после путешествия в этот “астрал”.

Денисов уже очнулся и протянул мне руку для пожатия. Аня почему-то отодвинулась от него подальше, хотя, судя по ее первой реакции после ритуала, должна была наброситься на него с объятиями.

Папа Янко поднялся со своего роскошного кресла, и один из его спутников подал ему трость. Старик поманил к себе Желудя.

— Max, toată lumea la biroul meu, — прокряхтел старик по-дакийски и направился в конец вытянутого зала. Из теней тут же вышли двое крепких мужчин, очевидно, выполнявших функции телохранителей. Один из них пробежал вперед и распахнул какую-то дверь — оттуда полился уютный теплый свет.

— Туда, — шепнул Желудь. — Не знаю, что это было, но вы удостоились аудиенции.

Папа Янко передвигался на удивление бодро, и я в очередной раз приметил, что он старался показаться немощнее, чем был на самом деле. Вслед за ним мы вошли в другое просторное помещение с низким потолком. Старик достал ключ, отпер еще одну дверцу и приглашающим жестом велел нам проходить.

Кабинет оказался… кабинетом. С той лишь разницей, что здесь еще имелся разложенный диван, застеленный как кровать. В остальном — стол, кресла и стулья, даже шкаф с каким-то книгами и папками. Слишком необычно все это смотрелось на фоне остальной обстановки.

— Ну, настало время пообщаться, — сказал по-гречески Папа Янко и устроился в кресле. Мы расселись по свободным местам, а охранники ушли, плотно закрыв дверь. Желудь остался стоять, скрестив руки на груди. Судя по настороженному виду агента, он явно ожидал другого сценария.

— Итак, Михай, в тебе я уверен, и я ожидаю, что ты будешь отвечать за свою свиту.

Я молча кивнул. Аня удивленно на меня покосилась, но ничего не сказала.

— Ситуация у нас такая, — продолжил Папа Янко. — Мне не нравится, что в Букурешт перебрался этот ваш князь Юсупов. Да не просто перебрался, а начал собирать вокруг себя любопытный кружок. Мои люди везде — в порту, на вокзалах, под землей и на суше, на реках и аэродромах. И все говорят одно: многовато стало имперских аристократов в Дакии.

— Значит, Ира не солгала, — шепнул Костя.