Даль

«Впрочем, есть случаи, — говорит дальше Негуров, — где и самый благомыслящий человек потеряет терпенье и где, по-видимому, нет никакого средства вразумить сумасбродов, кроме силы и страха»; и тут управляющий поминает «дубину», которая исправляет упрямого. «Идеальному управляющему» Даль отвечал не в повести, а в деловой бумаге, в донесении министру, и не писатель Даль, а тоже управляющий — Нижегородской удельной конторой. Даль предлагал заменить телесные наказания крестьян денежной пеней. Телесные наказания не просто узаконены — обязательны: выпороть мужика ничего не стоит, но, чтобы отменить порку, надо каждый раз испрашивать разрешение Петербурга. «Я нахожу себя связанным до такой степени, что прихожу в недоумение, — возмущался Даль. — …Такое положение, очевидно, вредно и для управления и для крестьян»[80].

«Потеря терпенья» — это бессилие Негурова, бессилие придуманного Далем «идеального управляющего», его неспособность «убедить и вразумить» мужика, «сродниться с духом нашего народа» — «у него логика своя»: своя логика, порой идущая от предрассудков, суеверий, темноты, порой от того внутреннего мира, «духа нашего народа», который остается закрыт и непонятен даже для самого «идеального» управляющего.

В очерке «Русский мужик» помещик и крестьяне говорят «на разных языках» (по разной логике), идет ли речь о барщине и оброке или о пользе сберегать обрезки овощей для приправы («известное дело», «виноваты, батюшка»), о том, что нехорошо держать скотину в избе («так, батюшка, истинно справедливо», «глупость наша») или о «невозможности» пахать на святую неделю («кто ж пойдет о такую пору — чай, не на то дал господь святую неделю»). И когда барин, потеряв терпенье, берет старосту за чуб, староста, высокий и догадливый (своя логика!) мужик, «становится на колени, чтобы барину сподручней было управляться». Даль мог не понимать свою логику мужика (такое непонимание в его проектах уничтожения крепостного состояния), Даль мог не одобрять свою логику мужика, идущую от необразованности и суеверия, но он всегда признавал за мужиком свою логику и видел в ней отражение народного духа.

5

«Идеальный управляющий» из повести Даля рассуждает не только о неразумии крестьян и упадке их хозяйства, но также о неразумии помещиков и упадке русского хозяйства вообще; о том, что мало в России помещиков, «у которых были бы крестьяне обеспечены надлежащим образом запасами на случай голодного года» — «мы искони перебиваемся с весны на весну». «Глупость» крестьян (за которую доставалось Далю), «глупость», которая мешала мужику пахать вовремя, содержать хорошо скот и выращивать овощи, — лишь отражение «глупости» помещичьей, а то и другое вместе — отражение всего отсталого, «глупого» хозяйственного уклада страны. В замечаниях Тургенева о русском хозяйстве осторожно высказана та же мысль: «У многих помещиков крестьяне благоденствуют, но это благоденствие есть плод личных качеств господина, а не законного неизменного порядка»; в сороковые годы мысль эта обсуждалась вокруг Даля и Далем.

6

В рассказах и очерках Даля мы не вычитываем мужицкой «глупости» — мы читаем о мужицком уме и о мужицкой смекалке.

«Простой работник», крестьянин, «сняв шапку и почесываясь в затылке», смотрит, как бьются исполненные премудростью господа над сложной задачей, и вдруг предлагает свое решение, неожиданно простое и по мысли и по средствам, истинно мудрое этой своей простотой. Господа оказываются бессильными, а крестьянин легко догадывается, как убрать с дороги громадный камень или перевезти огромный колокол за несколько сот верст, поднять на постаменты («стояла») тяжелые мраморные изваяния или устроить подвижной помост для росписи собора.

Десяток «живых картин», объединенных мыслью о «смышлености и догадливости нашего сметливого народа», составляет любопытный очерк Даля «Русак».

Очерк открывается рассказом о простом работнике Телушкине, который «Удивил весь белый свет», — один произвел починку Адмиралтейского шпиля в Петербурге.

«Смышленостью и находчивостью неоспоримо может похвалиться народ наш, — замечает Даль, — но надобно сознаться, что, кроме нескольких простых и превосходных древних изобретений, с которыми уже свыкся русский крестьянин, он не только мало склонен к новым, самобытным изобретениям, но вообще, по косности своей, даже не любит собственно для себя улучшений и нововведений подражательных; и это особенно относится до домашнего его быта и хозяйства».

За косностью домашнего быта и хозяйства «простого работника» угадывается косность всего хозяйственного уклада. Сами смышленость и находчивость русского мужика не только от природы, но и оттого, что «нужда хитрее мудреца и что неволя учит и ума дает».