Подобно тому, как общество чужаков породило новые модели поведения и способы прочтения и понимания социальных различий, оно также обеспечило условия для возникновения интимной сферы личных отношений. Нигде это не было так очевидно, как в трансформации семейной жизни. Существуют разногласия по поводу того, когда и как возникла современная нуклеарная семья, но мало кто спорит с тем, что расширенное корпоративное домохозяйство, уходящее корнями в широкую сеть родственных связей, в итоге было вытеснено семейной ячейкой, построенной на моногамном браке и потомстве, позволяющих накапливать и передавать собственность и богатство [MacFarlane 1978; Stone 1977; Davidoff, Hall 2002; Vries 2008]. Быстрая миграция и растущая мобильность населения, по-видимому, поддерживали удивительно гибкие формы семейной и домашней жизни. В 1851 году лишь 36 % домохозяйств содержали только супружескую семью – супругов и их детей, в то время как «44 % содержали по крайней мере одного дополнительного человека – квартиранта, слугу, работника, посетителя или родственника» [Anderson 1993:65]. Хотя средний размер домохозяйств оставался на уровне около пяти человек в период с 1750 по 1850 год, а в 1950 году упал до чуть более трех, наблюдались значительные различия между городом и деревней, а также между профессиями и классами. В выборке Давидоффа и Холла, включающей семьи среднего класса, отмечается, что средний размер домохозяйства в 1851 году составлял чуть больше шести человек, увеличился до семи и снизился ближе к пяти на верхнем и нижнем концах социального спектра. Большие группы также преобладали среди торговых семей, где часто встречались подмастерья и лавочники, а также среди низших профессиональных семей, таких как учителя, которые часто включали детей, живущих в их школах. Более того, уменьшение размеров домохозяйств не позволяет установить изменения в их составе, который в 1850 году, помимо родственников и дальних родственников (племянников, племянниц, двоюродных братьев и сестер), включал гостей, работников (в том числе слуг и подмастерьев) и квартирантов. Дж. Гиллис метко назвал этот тип домохозяйств «семьей чужаков» [Gillis 1996].
Только в начале XX века домохозяйство стало нуклеарной семьей. К 1880-м годам родственные связи были в значительной степени прерваны, а среднее число детей за два поколения сократилось с шести до двух. При этом размеры семей по-прежнему варьировались по шкале от 0 до 10 детей в примерно равных пропорциях. К 1920-м годам в подавляющем большинстве семей было от одного до трех детей. По мере изменения размера и состава семей менялась и структура взаимоотношений. Дети стали более тесно привязываться к своим родителям, которые, как и их потомство, теперь жили гораздо дольше. Число детей, которые могли потерять хотя бы одного родителя, резко сократилось с 20 % в 1741 году до всего лишь 3 % 200 лет спустя. Поскольку к 1920-м годам рост населения и его миграция в города практически сошли на нет, сокращающаяся семейная ячейка с большей продолжительностью жизни часто была одновременно и более оседлой, и более изолированной от других семей[15]
.Интимные отношения нуклеарной семьи зависели от нового разделения труда и условий приватности, ограждающих ее от общества чужаков. Во-первых, семейный дом стал изолирован от мира оплачиваемой работы. Домохозяйство долгое время было местом работы, а жилые помещения располагались вокруг или над мастерскими или лавками вплоть до конца XVIII века, когда многие формы производства стали перемещаться на фабрики и в мастерские, а работники торговли, розничной торговли и профессий переезжали в отдельные, специально построенные магазины и конторы. Постепенно, по мере того как в растущих городах появлялись отдельные жилые, торговые и промышленные районы, зародилась идея добираться на работу. Это был не только экономический, но и культурный процесс. В его основе лежала попытка удалить женщин и детей из того, что все чаще считалось мужским миром труда. Мужчины должны были материально поддерживать тех, кого считали зависимыми от их работы – жену и детей. Конечно, для многих, особенно для рабочего класса, этот идеал был редко достижим, поскольку домохозяйства по-прежнему зависели от навыков или доходов всех членов семьи. Тем не менее, несмотря на эту неопределенность, идеальная семья культивировала новую приватность и дистанцию от посторонних людей за входной дверью, укрываясь за занавесками, живыми изгородями, стенами, воротами и подъездами [Davidoff, Hall 2002].