Далекие ветры

Вот этот разговор Сергею и нужен. Ради него он и живет. Он сидит с Матвеем и не столько слушает, сколько вспоминает полосы теней от козырька на дощатой обшивке теремка, утренний проезд мужиков на пашни. Они чуть притормозят около, что-нибудь крикнут с дороги, поприветствуют.

Вспоминает еще: когда полоснет дождь по деревне и все вдруг станет темным, пасмурным — стены изб, крыши, трава вокруг, захлюпает вода на земле, запляшет на мгновенно очерченной дегтярной дороге — во всем последождевом сумраке остается светлой только новенькая изба Сергея.

Льются дождевые потоки с пустых подоконников, они не темнеют, а только сильнее пахнет от мокрого леса смолой.

Перед уходом Матвей закуривает еще раз. Глубокая затяжка освещает его лицо и скорбное выражение глаз.

Сергей догадывается — Матвей знает, что у него не хватит в этом году лесу на пол и крышу. На следующий год дом недокрытым останется.

Да и не только на следующий.

Захлестнули Сибирь события — новые, бурные, и с домом у Сергея все оттянулось. Зимним днем появились в деревне всадники. Помаячили на дороге, скрылись.

К вечеру к первым избам подтянулись обозы. Малевский мужик Герас с двенадцатилетним сыном встречать вышел, перед первой подводой шапку снял.

— Здравствуйте, товарищи… — поприветствовал веселым голосом.

Верховой крутнул коня, осадил перед Герасом.

— Товарищи? — Винтовку в руках перебросил и сверху в упор прямо в грудь хлопнул. Сын через огород по снегу бежать кинулся. Всадник за ним. Саблю вынул. Конь с размаху передними ногами в погреб загруз, в шее переломился. Всадник стал с ним возиться. Выстрелил два раза в овин Матвея Мысина (парнишка туда залез), коня бросил, на дорогу вернулся.

Через деревню прошли колчаковские обозы. Везли на санях сено и ящики, Пушки на больших колесах скрипели по снегу.

Через месяц появился с севера отряд роговцев. Два дня постояли в деревне. И всех богатых чалдонов, у кого останавливались колчаковские офицеры, забрали с собой…

XVIII

Обнажилась улица крестовых сибирских домов, исчезли тесовые заборы. Остались стоять перед крыльцами крытые ворота на толстых, в четыре обхвата, столбах, зазияли дома высланных чалдонов пустыми окнами с наличниками из деревянных узоров. Целый год пахло от них штукатуркой.

Потом забили окна свежими досками. Вскоре доски почернели от частых дождей, и деревня снова приобрела спокойный цвет.

Мужики вошли в колхоз, и пошла жизнь на новый лад.

На косогоре за домом Ивана Алексеевича, не затухая ни зимой, ни летом, на месте бывших дворов все еще горела унавоженная земля. Ее не тушили. В горячей золе можно было загрузнуть до пояса. Ветер сваливал гарь на согру. Пепел невесомыми лепешками оседал на кустарник. У колышущегося вала дыма прогоревшая земля уже прорастала нежной травкой и полынью.

Но однажды высокий дом Ивана Алексеевича, стоявший на отшибе в углу, с одиноким журавлем у колодца, всколыхнул деревню, разбудил еще не умершую жажду к наживе.

По утрам деревенские ребятишки прибегали к пустому дому Ивана Алексеевича. Лазили под стропилами пыльного чердака, протискивались в щель оторванной доски, карабкались по крыше, садились верхом на шершавый конек и босиком ходили по острию крыши.

Иногда разнообразили свои забавы — играли в прятки. Забравшись по столбу, прошмыгивали в треугольный лаз, в пустоту дощатой крыши ворот, затаившись, ждали запоздавших к игре сверстников. Высматривали запыленные, выгоревшие на солнце головы ребят и мочились на них сверху в щели.

Однажды догадались дергать из дранки под осыпавшейся штукатуркой гвозди, носить домой. Один из мальчишек залез в подполье, ползал на коленках по завалинке. В темноте у слепой отдушины попалась ему под руку тряпка. Не тряпка — длинный шерстяной чулок. Он потянул его, чулок не подался. Что-то в самой глубине его, в самом конце — тяжелое — не отпускало. Металлическая банка. Вытащили на свет. Раскрыли, а там новенькие блестящие кругляши стопками. Медали! Высыпали. Стали хватать кто сколько может — за пазуху, в карманы. Кто-то постарше предположил и крикнул: золото! Сыпанули домой.

Вот тогда-то несколько мужиков с лопатами, потеряв степенность, прибежали к дому Ивана Алексеевича. Разворотили ломами пол, перерыли завалинку. В комнатушке с крутой лестницей в подвал нашли привинченный на болты к глухой стене железный ящик, пустой, с раскрытой дверцей. Больше ничего.

Вскоре выпилили в доме Ивана Алексеевича стену, разобрали. В одной половине соорудили помост, над входом красный флаг вывесили, и стал дом Ивана Алексеевича «Нардомом». Теплыми вечерами в сумерки пошли к нему мужики семьями. Иногда за спинами трещал на ящиках аппарат с невыносимо яркой лампочкой, и на стене в темноте на желтом поле бегали дергающиеся смешные люди.

Из других опустевших домов в центре деревни контору построили, амбары к ней свезли, обнесли сплошным городом и въезд с большими воротами оставили. Стал колхозный двор с завознями и кладовой центром всех забот и сходок деревни.

Рядом с конторой школу поставили.

В школе «ликбез» организовали.