Далекий, как звезды (СИ)

Стремясь рассеять неприятное впечатление от недавнего разговора с братом, он глубоко, полной грудью, вдохнул сырой ночной воздух, в котором поровну смешались вольная свежесть ветра и гарь бензиновых паров. Что бы ни случалось в жизни, у него оставался Лондон — город его одиночества — любимый, беспокойный, здесь каждая подворотня знакома с юности. Эти улицы всегда полны движения, никогда не пустеют. Мимо, мелькающим бесконечным потоком, несутся автомобили, непрерывный рев двигателей глушит любой звук.

Ощущение абсолютного одиночества в этом огромном человеческом муравейнике привычно овладело им. Ненастными вечерами он предпочитал затеряться в толпе, бродить в лабиринте улочек, мерзнуть под порывами ледяного ветра на набережных, укрыться где-нибудь в заброшенном склепе на старом Хайгейтском кладбище или под арками моста Ватерлоо. Все лучше тоскливой тишины его квартиры.

Он привык быть один, смирился с этим. Почти. Да и не то чтобы одиночество его сильно расстраивало, изолированность от толпы идиотов — это даже здорово. Привычно с детства.

Но иногда оставаться наедине с самим собой невыносимо. Любое отвлечение предпочтительнее страшных, нехороших мыслей, которые рождает пустота вокруг. Лучше сутками работать, бесцельно бродяжничать, ставить никому непонятные эксперименты, только бы не оставаться с самим собой. Но часто выбора просто не существует, приходится терпеть себя — всего такого гениального. И даже бравировать этим, если уж совсем больно.

С одиночеством часто приходит отчаяние и самые темные часы депрессии, когда мир вокруг и серая скука будней почему-то особенно тяготят. Эти страшные периоды чаще всего совпадают с бездействием, когда нет работы, загадок, ничего, что можно забросить в ненасытную алчущую топку, какой в такие дни представлялся Шерлоку его собственный мозг.

Неуемный зуд мелькающих мыслей, невозможность сосредоточиться хоть на чем-то, делали его слабым, почти больным. Тогда чудовища, спрятанные в потаенных глубинах сознания, вырывались на поверхность и отравляли его кислотным ядом сомнений в правильности избранного пути. Искушали невероятными возможностями, которые он смог бы открыть, если бы направился дорогой, предначертанной только ему, сторонился друзей и сантиментов, стал бы машиной без эмоций. И он тонул в волне бесплодных сожалений или мучился чувством вины за ущербность существования.

Иногда уступал этим демонам, срываясь в бездну, падал, скатывался вниз в грязную яму наркомании. Начинал сначала: поднимался, выкарабкивался к жизни, а в кровь разбитая душа еще долго саднила. А порой накатывало: не покончить ли разом с дьявольской тишиной вокруг, да и бесов прихватить заодно; он не особенный среди ординарных, он — монстр, фрик. Плевать на толпу, однако, здесь она права...

Его гений — божественный дар, светлый, острый как лезвие разум — скорее проклятие, чем благословение. Предательски оборачивается против своего же хозяина в черные периоды жизни. Мириады мыслей мелькают со скоростью света. Вот уж действительно — горе от ума!

Существуют способы сделать эту хаотичную лавину более вязкой, осязаемой: наркотики и слабая, но легальная замена им — никотин. Курить в доме запрещено, потому выручают никотиновые пластыри, штуки три разом.

Скрипка также иногда помогает сосредоточить поток сознания. Четкая упорядоченная дорожка из нот, часто легкая и воздушная, а порой напоминающая кошачий концерт, неспешно направляет его, и, следуя мелодии, быстротечная лавина мыслей, образов и дедуктивных заключений смиряется, течет не так стремительно, позволяя сосредоточиться на чем-то одном. Иногда Шерлок играет сутки напролет, пока онемевшие, стертые до крови пальцы не перестают слушаться, а чаще — пока кто-нибудь с руганью не вырывает инструмент из ослабевших рук.

Однако только когда в его жизни появился Джон Уотсон, Шерлок впервые по-настоящему осознал, как беспросветно был одинок прежде. Бывший военврач стал не только идеальным компаньоном для детектива-консультанта Шерлока Холмса, он сделался близким человеком. Первым настоящим другом. Лучшим другом.

Скромный доктор спас нелюдимого гения от удушающего вакуума, в котором тот существовал до их памятной встречи. Одиночество отступило, но хорошие времена быстро прошли, сменившись бесплодными скитаниями по Европе и муками плена. Два года... Он исчез, оставив Джона оплакивать свою безвременную кончину. Жестокая, но необходимая мера.

В годы разлуки, в самые мрачные моменты он с тоской вспоминал о доме, о Лондоне. О Джоне. Лишь надежда на будущее помогла выжить среди смертельных опасностей ссылки. Преисполненный радостного предвкушения от возвращения, он не сразу понял, что потерял...

С тех пор прошло уже полтора года, а он так и не привык жить один и отчаянно скучал по былому. Все время забывал, что Джон — больше не сосед по квартире. Это так глупо и иррационально, Майкрофт не устает насмешничать. Конечно, супруги Уотсон теперь его постоянные спутники, но что-то между ним и Джоном надломилось, это стало понятно вскоре после возвращения.