Далёкий край

– Ну, фамилия ключу русская. Значит, и ключ наш!

– Ты, Миколка, купцам не поддавайся! – сказал Карп. – Живи себе хозяином. С ними, тварями, только свяжись.

– Кому из них платить? – спрашивал орочон.

– Никому не плати, – полушутя сказал Карп. – А с нами пойдешь в тайгу проводничать – вот и будешь с Коняевым в расчете.

– Э-э! Я так не согласен! – закричал Коняев.

– Это мало важности, что ты не согласен, – ответил Карп. – Даром ты с нами потащил-ся? Знаю я тебя, от тебя хлопоты одни.

Охотники накинулись на Коняева. Он уступил неохотно, тая мысль, что все равно со временем долг сдерет.

– Мы собрались на Нюман охотиться, – сказал Михайла орочону, – можешь провести?

– Конечно, могу! Оленей надо… Улус-модонский караул обойти, а там Айгун – и всё. Дальше дорога открыта.

– Миколка, ты русский? – спросил великан Карп.

– Конечно, русский! – с обидой, что в этом еще смеют сомневаться, отвечал орочон.

Он расстегнул ворот и показал нательный крестик.

– Крест таскаем! Один род с русским. Встретился знакомый китаец с улус-модонского караула.

– Здорово, Чжан, – сказал ему мужик.

– Здорово, Карпушка!

– Табак ю?

– Ю! Ю!

– У вас хорошая листовуха. Ну-ка!

– Давай покури, покури…

Китаец и мужик задымили.

– Как нынче мимо вашего караула пройти? – подсел к ним Маркешка.

– Смотри, когда поедешь. Нынче наша начальник сам рекой ходит. Сам дань берет. Тебя встретит – в тюрьма тащит. Наша маленько помогает тебе, говорил китаец, – тогда ничего!

* * *

Маленьким, сухощавым орочонам синеглазый великан Карп был в диковину. С любопыт-ством обступили они Бердышова, осматривали его одежду, лицо, огромные руки.

– Настоящий лоча! – говорили они.

Орочоны толпами шли к Карпу, обнимали и целовали его в щеки, приглашали к себе на «говорку».

Коняев, торгуясь, кричал, хлопал об полы, тянул богдоев к себе. А Карп, окруженный орочонами, целыми днями беседовал тихо и мирно про охоту, оружие, про меха, оленей и собак.

– Ты что им проповедуешь? – спрашивал Маркешка. – Колдуешь, что ли? Пошто к тебе льнут?

– Отцу от них отбоя нет, – смеялся Михайла.

– Если бы так ко мне липли, я всю бы ярмарку обобрал, – замечал Коняев. – А ты смирёный. Эх!

– Я гляжу, уж тут до того доторговались, – тонко пропищал Маркешка, что не купцы у охотников, а охотники у купцов соболей скупают, а то им ясака платить нечем. Дотрясли их. У вас, у купцов, что у шилкинских, что у маньчжурских, одинаково – побрякушки, барахло. А я привезу орочону ружье, ножик ли… ему на всю жизнь.

– Ах ты, чубук от старой трубки? – усмехнулся в рыжеватые усы широколицый Михайла. Усы у него редкие, короткие и только по углам пущены, как у маньчжура. Михайла время от времени покусывает их. – А про кринолины забыл?

Маркешка зло глянул на шутника.

– У нас в Нерчинске у инженеров барыни богатые, – говорил Михайла дяде Кузьме, а сам косился на Маркешку. – А забайкальские бабы у них перехватили. Мода прозывается, не юбка, а соборный колокол. Маркешка всю бы жизнь звонарил… Ну не лезь… – отмахнулся мужик, видя, что Маркешка хочет схватить его за усы.

– В последний раз на Амур схожу… – говорил Маркешка. – Доберусь до Зеи, пособолюю – и обратно… Нынче мне должна быть удача…

Хабаров много раз зарекался ходить в тайгу на всю зиму. Но, как страстный охотник, он не сдерживал зарока.

Наутро пришел орочон с оленями. Охотники укладывались в палатке, около маленькой железной печки. Шум, звон оленьих боталов, лай собак, многоголосый говор толпы доносились снаружи.

Миколка завертывал ноги пучками сухой травы и натягивал на них новые, сухие узы.

Предстоял обход улус-модонского караула, потом Айгуна. Близ Усть-Зеи охотники намере-вались заехать в деревню, где ютились русские беглецы, ушедшие вниз по реке из забайкальской каторги. Один из них – Широков – был знаком казакам и всегда узнавал от охотников, что делается на родине.

Знакомый даур взялся отвести русских коней обратно на Усть-Стрелку.

Миколка повел промышленников дальше, вниз по Амуру. Через неделю охотники прибли-зились к китайскому караулу, стоящему на правом берегу реки. Чтоб обойти его, они свернули с Амура и вошли в дремучие леса.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ ГУСАЙДА

Мохнатые рослые собаки с торчащими красными кистями на головах, с колокольчиками и бубенцами на красных постромках быстро мчали по снегу широкие нарты с высокой, как у кресла, спинкой.

Толстый маньчжурский полковник – гусайда, начальник города и крепости Айгуна, возвращался домой после поездки по Амуру, где он собирал дань и заодно брал себе что придется. За его повозкой тянулся целый нартовый обоз. Везли калужий хрящ, рога оленей, меха, отобранные у местных жителей якобы в подарок богдыхану, и девушек, взятых за неплатеж долгов отцами.

Красное утреннее солнце катилось за прямыми косматыми тальниками. Далеко за снежной равниной, за желтыми островками и слабой полосой леса чуть проступали голубые низкие горы.

Тальники поредели, солнце, кружась, выкатилось на релку[37] и сразу набухло, стало красней, больше, словно надулось.