В «Стиллуотере» растекается безбрежный океан серости. Кришна выглядел элегантно всякий раз, когда входил в комнату для свиданий, но его идеалистическая составляющая померкла. «Я больше не ненавижу Кэрол, – признался он мне однажды днем. – Раньше я думал, что она сделала меня бессильным, но теперь полагаю, что она любила меня так, как умеет. Я просто чувствовал себя
Кэрол сказала мне несколько недель спустя: «Он хотел работать с угнетенными, чтобы быть со своим народом, с бесправными латиноамериканцами. Но что он сделал? Он заставляет их убивать друг друга. Он отправляет их в тюрьму. Людям, которых он называет своими людьми, им точно было бы лучше без него». Я спросил ее, думает ли она, что ей будет лучше без него, и Кэрол ответила: «Я все время была без него. Я совсем не скучаю по нему. Но кем он был – я почти уверена, что права насчет того, кем он был, – вот по этому человеку я очень скучаю. И по человеку, которым, как я представляла, станет этот ребенок, по нему я тоже скучаю всем сердцем».
Никакая другая группа не давала мне более неясной информации, чем малолетние преступники. Эти дети не доверяли взрослым, белым, авторитетным мужчинам и не любили, и их инстинктивное лицемерие было частью того, что изначально привело их в тюрьму. Однако, что более важно, они не осознавали свою собственную реальность. Они не знали наверняка, что с ними случилось; все их рассказы были условными.
Тюрьма концентрирует человеческие эмоции, потому что конфискует у тех, кто в нее попал, очень много остальных нормальных человеческих действий и лишает заключенного возможности принимать множество обычных решений: что есть, когда есть, когда принимать душ и так далее. Когда вас вытаскивают с улиц и вам не нужно больше защищать себя, жить от преступления к преступлению, принимать наркотики, растворяющие окружающий мир, вы поневоле вынуждены начать размышлять. В этом рефлективном состоянии заключенные думают о любви и ненависти, о воссоединении и мести. Они размышляют, как отомстить тому, кто запер их в камере. Практически все заключенные, которых я встречал, обвиняли кого-то другого в своем заключении, если не в своем преступлении. Они тоскуют по людям, которые готовы предложить им помощь: по мужу или жене, другу или девушке, по детям или родителям, чья бескорыстная любовь и есть подарок, преподносимый детской невинностью…
Травмы, которые претерпел Кришна, были для него гораздо более реальными, чем те, что он причинил другим. Тем не менее я встречал других детей, которые, казалось, стали преступниками, чтобы придать некоторый объективный вес предыдущему и уничтожающему чувству вины. Один мальчик, с которым я подружился в домашней школе, Тиндал Уилки, поссорился со своей матерью, воспитательницей дошкольного учреждения, когда ему было шесть лет, и сказал школьной медсестре, что она подвергала его насилию, а затем повторил эту историю школьному социальному работнику[1451]
. Мать не делала того, в чем он ее обвинил, он просто хотел доставить ей неприятности. Тиндал и его сестра были помещены в постоянную приемную семью, его матери запретили преподавать в течение пяти лет. Вся его жизнь протекала в тени этой ошибки.Митт Эббетс, парень-бандит из другой тюрьмы, рассказал, как, когда ему было восемь, мать оставила на его попечение младших сестер, предупредив, чтобы он не открывал дверь[1452]
. Однажды стук был настолько настойчивым, что он не смог игнорировать его. Это была полиция, среагировавшая на жалобу соседа о том, что детей оставили дома одних. Их забрали из-под ее опеки и дальше начали перемещать из одной приемной семьи в другую. Как и Лорда Джима, Митта преследовала всего лишь одна ошибка: он чувствовал, что разрушил жизнь своей матери и сестер, и это выжгло его нравственный стержень. Его более поздние преступления, торговля наркотиками и нападения удовлетворяли его потребность в самонаказании. Легенда преступности утверждает, что его провоцируют родители, причинившие боль своим детям. Последствия преступления заключаются в том, что дети причиняют боль своим родителям. Часто боль, вызванная таким проступком, затмевает все другие эпизоды раскаяния.