Далеко от Москвы

— Предупредить всех рабочих, — отдавал он распоряжение начальнику цеха. — Я убыстряю ход конвейера. — Он заметил Залкинда и кивнул ему. — Я им доказываю, что конвейер нужно пустить быстрее. Мне возражают: будет брак от того, что люди не поспеют. Однако и сейчас есть много браку — от того, что вагранки перехлестывают. Так лучше уж сразу усваивать такое движение конвейера, при котором вагранки не будут обгонять. И люди сразу привыкнут к быстрому темпу, потом не придется переучивать.

Залкинд подтолкнул Алексея, обращая его внимание на Терехова. На лицо молодого директора падал блеск сверкающего металла, оно было красиво энергией и решительностью. Ускорив ход конвейера, он быстро двинулся навстречу движению, приглядываясь к работе на операциях и перебрасываясь короткими репликами с рабочими.

У выхода из литейного задержались. Батурин попрощался с гостями, ему надо было вернуться к вагранкам. Залкинд, задержав его руку в своей, сказал:

— Будете писать сыновьям — передайте от меня поклон. Я их в партию принимал. А здоровье свое, Иван Иванович, берегите. Директор прав: нам много здоровья нужно, воевать долго придется.

У стола старшего бракера Терехов остановил гостей. Худенькая курносая женщина, с трудом держа в руках тяжелый корпус мины, спорила с крупным парнем в красноармейской форме.

— Твои придирки приносят убыток и сбивают нам выработку, где ты тут высмотрел раковины? Я тебя знаю, ты просто хочешь, чтобы мы седьмого ноября не выполнили план!

Напрягаясь, она подносила металлический корпус к лицу старшего бракера. Тот спокойно отводил его в сторону и увещевал:

— Я не меньше тебя хочу, чтобы завод перевыполнил план. Я против брака. Присмотрись получше, сама увидишь раковины. Пойми — минами стрелять придется, не гвозди забивать!

— Муж и жена. Она — контролер, он — бракер от военпреда. Отличное сочетание! — посмеивался Терехов. — Спорят каждую минуту и все просят разъединить их на работе.

Контролерша увидела директора и, кинув на землю тяжелый корпус, подбежала к нему.

— Товарищ директор! Иван Корнилович! Когда же это кончится? Он у меня все нервы повыдергал. Переведите меня отсюда прочь, видеть его больше не могу!

— Не согласен, мне невыгодно переводить тебя. Лучше разводись с ним, другого мужа ищи, — шутливо посоветовал Терехов.

Под конец гости оказались в сборочном цехе. Здесь мины приобретали окончательный вид и упаковывались в ящики — по две штуки в каждом. Мальчишка лет десяти озабоченно выводил краской на крышках ящиков надпись: «Удар по Гитлеру!»

Гости выходили из сборочной, когда радиомузыка, едва слышная в шуме работы, внезапно оборвалась и диктор сильным голосом торжественно объявил, что включает Красную площадь. Терехов распорядился приостановить работу там, где это было возможно. В наступившей тишине пронеслись звуки мерного шага колонн по мостовой, грохот и лязг танков, раскаты далеких возгласов.

Ковшов посмотрел на часы: пять вечера. Значит, в Москве — десять утра. Ровно в десять — как всегда! И эти неожиданно произнесенные про себя слова «как всегда» потрясли его. Волоколамск, Можайск, Наро-Фоминск — мрачные сводки последних дней — и вдруг, как всегда в десять, на Красной площади парад. И Сталин с трибуны мавзолея говорит с народом.

«Разве можно сомневаться в том, что мы можем и должны победить немецких захватчиков?..»

По щекам Алексея безудержно катились горячие слезы радости.

...На корпуса заводского района надвигалась ночь. Машина с Залкиндом и Ковшовым, нащупывая яркими лучами фар путь впереди, мчалась во мраке. Залкинд возбужденно говорил:

— Как интересно жить, Алеша, — дух захватывает! Наши дети и внуки будут нам завидовать. Отлично сказал Горький, лучше не скажешь: «Превосходная должность — быть человеком на земле!»

В городе Залкинд остановил машину возле домика с аккуратным палисадом. Высокие сугробы залегли здесь до самых окон.

— Выходи, Алеша, пообедать надо, — предложил Залкинд.

Инженер заколебался: его давно уже мучил голод и вместе с тем беспокоила оставленная работа. Залкинд взял его за руку и потянул из машины.

— Подчиняйся старшим товарищам, сколько раз повторять тебе эту святую заповедь!

Михаила Борисовича ждали дома жена — маленькая женщина с черными живыми глазами, и дочь — пятилетняя девочка с курчавыми темными волосами и круглым личиком.

— Раздевайтесь, дядя, раздевайтесь, — приглашала девочка вслед за матерью.

— Мы торопимся, Полина Яковлевна, — сказал хозяин, и она захлопотала.

Алексей, не удержавшись, вслух порадовался теплоте, уюту и чистоте семейного дома, в котором он, одинокий и почти бездомный, нашел ласковый приют хоть на час. Мягко ступая пушистыми меховыми унтами, заменившими фетровые бурки, Залкинд помогал жене накрывать на стол. Мира — так звали девочку — знакомила Алексея со своим кукольным хозяйством. Михаил Борисович заметил, как повеселело, словно отогрелось, лицо инженера...

В двух комнатах вдоль стен, от пола до потолка, стояли на полках книги. Алексея потянуло к ним. С грустью он подумал, что уже давно не рылся в книгах, мало читает.