Далеко от неба

— Значит, предпочитаете расстрел? — согнав с лица брезгливо-ироничную улыбку, с показной заинтересованностью полюбопытствовал ротмистр.

— Шел по вашему следу. Чуть вот его не пристрелил. — Зельдович еле пошевелил рукой, показывая на Никиту. — Не люблю святош. Плетется все время позади, оглядывается, крестится. Надоел. Приблизиться не давал.

— Зачем?

— О чем вы?

— Зачем приблизиться?

— Для непривычного человека здешние дебри — вещь непереносимая. А еще, простите за выражение, жрать хотелось. Бред уже начинался. Черт знает что казалось. Смешно. Плелся за вами, как за единственным спасением. Хорошо еще, что вы не спешили. Судя по всему, и для вас сия местность terra incognito. Как и дальнейшее продвижение. Так что давайте баш на баш, как любил говорить некто Гуняй. Слышали, наверное? Бывший соратник по общему делу. Страшный человечище. Это правильно, что вы его первым уничтожили. Я его всерьез опасался. Предвидел, что в последний момент может не сложиться… Мало пока еще у нас с ними общих точек. Хотя, в конце концов, именно из таких, как он, будет выковываться становой хребет революции. Под нашим руководством, конечно. Для них чем больше крови, тем убедительнее цель. А остальная сволочь его даже не похоронила. Бросили, как собаку. Сидит там, у камушка, зубы скалит… Правильно, Ильин, вы сориентировались. Жизнь дороже светлых идеалов.

— Мне кажется, вы это сейчас про себя сказали, — не удержался Ильин.

— Про себя тоже. Живым я принесу революции больше пользы, чем будучи трупом в тайге, где гнус за сутки обглодает до костей. И никто не будет знать, что и как. Сочтут предателем. И все из-за каких-то семнадцати пудов золота. Смешно. Походатайствуйте за меня, Ильин. Вы ведь все-таки когда-то сочувствовали нашим взглядам. Господин ротмистр, хотя вы и жандарм, но человек, наверное, по-своему благородный. Я спасаю ваш отряд от будущих неизбежных неприятностей, выкладываю всю подноготную, вплоть до места, а вы всего-навсего позволяете мне передвигаться с вами до первого населенного пункта, после чего я бесследно исчезаю. Считаю, для вас сделка выгодная. Одна голова за… Сколько вас осталось? Раз, два три, четыре… А вообще, если я сейчас не поем, то, кажется, навсегда избавлю вас от своего присутствия…

Потеряв сознание, Зельдович медленно сполз на землю.

— Позаботьтесь! — нехотя приказал подъесаул и, не оглядываясь, пошел к своей палатке.

Один из казаков плеснув из манерки в ладонь воды, брызнул на лицо тут же очнувшегося Зельдовича. Другой поставил перед ним котелок с недоеденной кашей, бросил в него ржаной сухарь. Ильин протянул свою ложку. Молодой смешливый казак, не опуская винтовки, пристроился за спиной Зельдовича и с интересом смотрел, как тот жадно стал поглощать пищу. А еще двое по знаку Ивана Рудых, взяв винтовки наперевес, направились к скале, из-за которой появился неожиданный гость.

— Только не причисляйте себя к спасителям, — брезгливо отворотясь в сторону от жующего пленника, медленно, словно размышляя, заговорил ротмистр. — Наш маршрут очень далек от тех мест, где нас якобы поджидают ваши сотоварищи. В очередной раз ошиблись, кто снабжал вас сведениями. Теперь мы их очень даже просто вычислим. Элементарное арифметическое действие. За это вас действительно можно пока оставить в живых. Но если будете юлить, подкинем в ваш руководящий орган… Что там у вас сейчас? Комитет? Штаб? Вот и оповестим о вашей роли в очередном провале тщательно продуманного экса.

Ротмистр выдержал небольшую паузу, ожидая реакции на свои слова и, не дождавшись, продолжил:

— Впрочем, такого варианта можно избежать, если вы хорошенько поразмыслите над своим положением.

— Если я вас правильно понял, предлагаете мне сотрудничество? — не переставая жевать, уточнил Зельдович.

— Поскольку своей шкурой, простите за грубость, вы дорожите больше, чем завиральными идеями о братстве и равенстве, отказываться вам ни малейшего резона.

— Нарушаете правила конспирации, господин жандарм. Смотрите, сколько свидетелей нашего разговора. Стоит кому-нибудь из них проговориться, и наше возможное сотрудничество потеряет всякий смысл. Не так ли, Ильин? На вашем лице прямо-таки вопиет страдание за несовершенство рода человеческого. Но тут уж ничего не поделаешь. Ни-че-го! Что есть, то есть. Других даже в ближайшее тысячелетие не предвидится. И очень даже хорошо, что не предвидится.

— Хорошо? — с каким-то болезненным удивлением переспросил Ильин.