Далеко от неба

Почувствовав во сне чей-то взгляд, отец Андрей вздрогнул и открыл глаза. Ощущение действительности обрелось не сразу — он все еще не привык к своему новому месту обитания, и после пробуждения необходимо было двух-трехсекундное усилие, для определения своего места среди незнакомых вещей и непривычного пространства. На то, чтобы узнать застывшую посреди комнаты и выжидательно смотревшую на него женщину, пришлось затратить значительно больше времени, но уверенности в полном узнавании так и не случилось, так была непохожа незнакомка на ту, столь же неожиданно и столь же неуместно появившуюся здесь несколько дней назад полупьяную и вызывающе-откровенную красавицу в сверкающем платье. Тогда про нее что-то рассказывал Олег. Кажется, что, несмотря на свой вид и поведение, она имеет какой-то там милицейский чин, что она жена здешнего директора коопзверпромхоза, с которым он сегодня наконец-то познакомился. Мелькнула даже дурацкая мысль — не связано ли ее появление с этим знакомством? Слишком уж явными были настороженность и неприязнь, с какими было встречено его появление в кабинете местного вершителя судеб и финансов. А она, кажется, влюблена в Арсения — во всяком случае, так ему показалось во время ее прошлого неожиданного посещения. И тогда же почему-то показалось, что никакая это не любовь, скорее придуманная защита, за которой не очень умело спасалась глубоко несчастная женщина, судьба которой складывалась совсем не так, как ей бы хотелось. В последующие дни среди множества стремительно сменяющих друг друга событий он совершенно забыл о ней и немудрено, что не узнал, а лишь неуверенно догадался, кем может быть оказавшаяся в летнике женщина, судя по всему, ожидающая его пробуждения.

Увидев, что отец Андрей наконец-то проснулся и внимательно приглядывается к ней, она устало опустилась на стоявший у стола стул и тихо сказала:

— Извините, Андрей Александрович. Мне очень нужно с вами поговорить.

Отец Андрей, час назад сморенный усталостью, прилег, не раздеваясь, и теперь сидел на кровати, суетливо размышляя — встать, сесть рядом с неожиданной гостьей или так и остаться сидеть, ожидая дальнейших ее слов. Надежда словно догадалась о его растерянности.

— Вы сидите, сидите… — И, с трудом справившись с непривычным ей словом, добавила: — …батюшка. Мне так тоже легче будет.

И надолго замолчала.

Отец Андрей внимательно смотрел на низко опустившую голову гостью. Чувствовалось, что она с трудом собирается с силами для предстоящего разговора. В широкой и длинной, явно не своей камуфляжной куртке, накинутой на милицейский китель, с гладко зачесанными и схваченными в тугой узел волосами, она сейчас ничуть не напоминала старавшуюся казаться веселой и независимой женщину, какой он увидел ее впервые. Горькие складки в уголках губ, чуть заметные лучики морщинок у глаз, безвольно лежащие на коленях руки подсказывали беду или сомнение в чем-то очень для нее важном и нужном. Догадываясь, что разговор с ним ей действительно необходим, он тихо сказал:

— Не стесняйтесь и не сомневайтесь. Если вам действительно нужно что-то сказать, это останется только между нами. Про Бога не говорю, потому что вы, кажется, в него не верите.

— Не знаю. Не задумывалась об этом. А сейчас вот думаю почему-то. Наверное, срок подошел.

— Какой срок?

— Понять, почему все так…

— Как?

— Не знаю. Неправильно. Все неправильно, все гадко, все страшно. Неужели так и должно быть?

— Смотря что вы имеете в виду. Но если гадко и страшно — не должно.

— Почему тогда ваш Бог это допускает?

— Бог не мой, а наш. Ваш тоже. И это не он, а мы допускаем, потому что вспоминаем о нем, только когда невмоготу становится. Вам сейчас очень плохо, он увидел это, привел вас сюда.

— Вы так считаете?

— Подумайте хорошенько и согласитесь, что так и есть.

— Не знаю, не знаю… Если честно, просто боюсь думать об этом.

Она резко подняла голову, смотрела измученными, полными слез глазами. Голос стал низким, срывающимся.

— Скажите, он жив? Я знаю, вы знаете, должны знать. Он жив? Или…

«Любит», — подумал он и тихо сказал: — Думаю, жив.

— Уверены?

— Уверен.

По щекам Надежды потекли слезы.

— Спасибо.

Отец Андрей поднялся, подошел, сел напротив, достал и протянул чистый носовой платок. Подождал, пока она вытрет слезы, спросил:

— Знаете, что их хотели убить?

— Знаю, — еле слышно выдохнула Надежда.

— За что?

— Думаете, у нас только «за что» убивают? Бывает, конечно. Только чаще ни за что. По пьянке, с тоски, со злости на всех и вся. А его за то, что он лучше всех. В тысячу раз лучше. За то, что не подлаживался к ним, за то, что не хапал, а отдавал. За то, что умный, за то, что сильный, за то, что красивый. За то, что меня в любовницы не захотел. Удивляетесь, да? Жалел, наверное. Или презирал… Вот так мы тут живем. И считаем, что все нормально, все так живут. А то и того хуже. Ненавижу! Жизнь эту ненавижу, себя ненавижу! Если бы они его убили, страшно подумать, что бы я с ними сделала.

— Значит, вы знаете, кто хотел его убить?

— Я ведь все-таки здешняя. Мент к тому же.

— Извините, что спрашиваю… Вы его любите?

— Не знаю.