Далёкое близкое

– Ну, вот и ладно! Весточку от тебя ждать буду. А может, когда и свидимся. До нас рукой подать от Саратова. Война закончится, может, сёстры туда вернутся. Поедешь к ним и к нам со старухой завернёшь. А может, секретарь райкома меня назад за лошадками моими пошлёт, я дам тебе знать.

Евсеич всё говорил и говорил, как будто хотел наговориться на всю жизнь. За разговорами незаметно подъехали к Барабинску. Пока поезд маневрировал, Николай не мог оставить своего наставника: хоть минутку ещё с ним побыть! Не верилось, что они расстаются, может быть, навсегда. Наконец вагон отцепили. Состав, издав скрежещущий металлический звук, дёрнулся и медленно поплыл

в обратную сторону

– Беги, сынок, не отстать бы тебе! В третий вагон

прыгай!

Наспех обняв Евсеича, Николай добежал до нужного вагона. Ухватившись за протянутую руку, вскочил в вагон и оглянулся. Евсеич стоял на том же месте и смотрел вслед уходящему поезду. Лица его было уже не различить, но по тому, как часто проводил он по лицу рукой, понятно стало: растрогался человек. У Николая тоже застрял в горле предательский ком. Хорошо, что никто этого не заметил.

IV

Условия на новом месте были не в пример прежним. Когда–то, наверное, в начале войны, товарный вагон был переоборудован для перевозки людей: вдоль стен тянулись в два яруса нары, посередине стояла металлическая печка, источавшая живительное тепло. Почти все нары и проходы между ними были забиты какими–то ящиками. Несколько не заставленных ящиками лавок были заняты людьми, ближе к выходу ютилась ополовиненная поленница берёзовых дров. Человек, подавший Николаю руку, оказался старшим. Он глазами показал на свободное место:

– Располагайся, солдат! Насчёт тебя нас предупредили! Погрейся, замерзли у себя там. А у нас как раз один попутчик сошёл.

– Не то, чтоб замёрзли, но прохладно было!

– Вот и погрейся у нас! Скоро доедешь до своей станции, говорят, до Новосибирска километров триста. Утречком будем. А нам до Иркутска ехать. Поди, дня два ещё трястись.

Николай, с трудом расстегнув шинель, забрался на доски, покрытые каким–то тряпьём. Непривычное тепло разлилось по всему телу, дошло до ног, согрело руки. И даже раненая рука, словно в признательность за такую благодать, ныла не так сильно. Подложив под голову вещевой мешок и шапку, закрыл глаза и почти сразу заснул. Долго спать не получилось. Всё тело зудело. Не открывая глаз, понял: насекомые. Местные или из Челябинска с ним едут? А тут, почувствовав тепло, добрались до солдатской кровушки. Спустившись с нар и подойдя к печке, разделся до исподнего, благо тепло. Долго тряс одежду над пышущей жаром печкой.

– Полностью скидывай одёжу, – скомандовал сидящий поодаль дежурный. – Иначе не вытряхнешь всех! На печку кидай их, на печку!

– Делать нечего, разденусь! – не глядя на собеседника, согласился Николай. – Эти твари нам ещё на фронте жизнь отравляли. Бывало, бани ждёшь, как манны небесной! А тут–то они откуда взялись?

– Люда всякого в дороге много. Намедни, не знаем как, мальчонка беспризорный к нам прибился. Забился за ящики и сидит. Уже на ходу его заметили. Выловили, накормили. Глядим, как чесоточный, ходуном весь ходит. Присмотрелись, а на нём аж тряпье от этой самой животины шевелится. Вытрясти–то заставили, да, видно, и нам досталось этого добра.

– Куда ж вы дели мальчонку, неужели высадили?

– А то! В Омске патрулю сдали, чтобы в детский приёмник определил. Мальцу лет десять. Нечего одному блыкаться! А ты откуда путь держишь, – без перехода обратился он к Николаю.

– Из госпиталя еду.

– Так вижу, что не из санатория! Воевал–то где?

– Закончил под Сталинградом.

– Под Сталинградом? Капут там фрицам! Слышал?

– Слышал, слышал! Как такую новость не услышать! Теперь, наверняка, погоним немца!

– Погоним, как же не погнать! А ты, солдат, в каких войсках служил?

– В танковых. Механиком–водителем танка.

– Ишь ты! Тяжёлая у тебя служба, опасная. Сколько людей в танках живьём сгорело.

– И я горел. Повезло! Успевали с ребятами выскочить.

– Да, дела! И не обгорели?

– Лёгкими ожогами отделывались. Комбинезон да шлем спасали. Рукам больше всего доставалось. В медсанбате, бывало, сестричка смажет их мазью, забинтует,

через несколько дней снова ты в строю. Нас даже из части в госпиталь не отправляли.

– Это хорошо, что без последствий! Да ты садись, всё одно не заснёшь теперь, – подкладывая в печь дрова, пригласил истопник. – Как звать–то тебя?

– Николай.

– А меня Иваном кличут.

В скупых отблесках огня высветилось его лицо: мужик, как мужик! Лицо, хоть и изрядно обросло щетиной, совсем молодое. «И что же он не на фронте? Лет тридцать, поди, не больше», – подумал Николай, а в душе неожиданно зародилось чувство отчуждения и даже враждебности к сидящему рядом с ним молодому и здоровому на вид человеку. Продолжать разговор уже не хотелось. Собеседник, то ли почувствовав что–то, то ли погрузившись в свои мысли, тоже примолк.