Далекое близкое

Батенька подошел к лошади, притянул к себе повод, смело полез в рот красавцу и оскалил ему зубы. Показывает барину.

— Не угодно ли взглянуть — вот они окрайки. Уж лошади, так лошади. Что тут толковать много… Я их к молдавскому визиру в «Букарешки» поведу — вот где продам.

— Ну, да что же, — говорит барин, высоко подняв брови, — если и другой такой же, то за пару я, пожалуй, дам тебе тысячу рублей.

— Нет, ваше благородие, далеко нам торговаться. А мне вот как: если будете давать за пару тысячу девятьсот девяносто девять, так и то не отдам. Я вам, как первому покупателю, сразу сказал решительную цену. Вот как перед богом святым.

— Нет, вижу, Репка, ты сегодня плотно поел, несговорчив. Я к тебе еще заеду.

— Милости просим: найдем и на вашу цену. У меня нынче выбор хороший. Шестнадцать лошадей в сараях стоят — есть и другие лошади.

За воротами стояла, позванивая бубенцами, пара бариновых: запряженные в тарантас вороненькие лошадки. Покатил.

— Ну-ка, Гришка, запряги мне в беговые дрожки этого серого — сбрую наборную… Илюха, хочешь со мной прокатиться? Только надо крепко мне за спину держаться.

— Ай, хочу, хочу! Буду держаться! Возьмите, батенька!

— Ну, иди скорей, надевай хорошую рубашку и новые сапоги.

Мы сели. Я крепко уцепился за батеньку. Сначала шагом выехали из ворот. Вот шаг — ну, совсем рысью идет. А как натянул батенька вожжи — как пошел он кидать нам землю и песок, даже рукам моим больно, так и сечет, и выглянуть нельзя из-за спины батеньки. Мигом взлетели на Гридину гору.

— А вот и барин, недалеко убёг от нас, — говорит батенька.

Вижу, барин пылит на своей паре и точно на одном месте топчется. Остановился. Батенька натянул вожжи, и в секунду нагнали мы барина.

— А, Репка, не думай, что ты меня обогнал: это я нарочно задержал, чтобы посмотреть рысь серого.

— Где же нам обогнать ваше благородие! Прощения просим!

И батенька важно снял шапку, красный платок из нее выскочил; я едва успел схватить его — передал. Он надел шапку, взял опять потуже вожжи, и мы как вихрь понеслись. Я оглянулся: барин так же пылил и топтался на месте, совсем не двигаясь за нами.

Мы скоро пролетели выгон, Харьковскую улицу, я даже не успевал рассмотреть расписанных поселянских домиков — чудо, как расписаны: большое фронтонное окно, широкий наличник и два окна внизу — всё разными красочками и цветочками… Повернули по Никитинской; выехали к лавкам (богатые, дорогие лавки). Батенька здесь остановил, и мы почти шагом проезжали мимо купцов. Все они высыпали на нашего серого посмотреть. Я некоторых купцов знаю; они знакомы с батенькой. На ступеньках и за каменными балясинами везде купцы и господа стояли и смотрели сверху на нас.

— Ефиму Василичу почтение! С приездом! — снял шапку Поспехов.

Кланялись Степаша Павлов, Коренев и другие.

— Ай да конь! И откуда вы такого привели? Это рысак, сейчас видно, — сказал Иван Коренев. — Рысак!

Батенька уже осторожно, чтобы не выронить красного платка, снял картуз и раскланялся с купцами.

Мы заворотили на Дворянскую улицу: тут всё большие двухэтажные дома, некоторые с балконами. Окна отворены, везде видны красивые господа и барышни. Ах, какие красавицы барышни! Как разодеты! Все в кисеях да в шелках и с цветными зонтиками на балконах сидят, с офицерами на французском языке разговаривают и показывают на нашего серого.

А он точно понимает, что на него глядят такие красивые господа, так и выступает, так и гарцует копытами и гривою трясет. Наборные кисти висят через оглобли и раскачиваются; вычищенные медные бляшки блестят на черных ремнях, горят и переливаются на серых яблоках белой шерсти.

Вдруг наш серый как заржал! И даже луна^[37] за Донцом отозвалась.

Некоторые мальчики-дворяне смотрят на него и удивляются, что мы едем на таком чудесном коне. Мне издали нравятся мальчики-дворяне: они такие хорошенькие, чистенькие. Мне бы так хотелось с ними познакомиться! Но этого нельзя: мы поселяне.

Обогнали несколько подвод поселян — порожнем тарахтели. Вот лошаденки! Точно телята или овцы: тюп-тюп-тюп-тюп, и ни с места.

Один шутник, бойкий парень, крикнул батеньке:

— Дядя, давай конями меняться?

— Цыгане будут смеяться, — ответил батенька.

— Сколько придачи дашь за моего гнедого мерина?

Отъехали.

— Вишь, — говорит батенька, — малый-то караготник. «Как зайде в карагот (хоровод), как лапоть об лапоть трахне, так искры и сыпя!»

— Стой, стой! — крикнул другой, навеселе был. — Сколько дашь придачи за мою кобылу? А?

(Кляча — кожа да кости, и с теленка ростом.)

— А этот, — говорит мне батенька, — щеголь-гуляка, что ни год — рубаха. А порткам и смены нет…

Мы их обдали пылью и быстро покатили.

— Стой, стой!.. Мы вас обгоним! — кричали пьяные; они изо всей мочи стали бить кто палкой, кто кнутом своих кляч. Один вскочил стоймя в телеге, лупит изо всей силы лошаденку, орет: «Дого-о-ним! Не уйде-е-ешь! Держи их!.. Держи-и-и!» Но где же им? Далеко остались…

VIII

В своем дворе