Далекое близкое

Взвизгнул, вскочив на дыбы, разъярившийся конь, —

Грива горой; из ноздрей, как из печи, огонь.

Жуковский. «Рыцарь Роллон».

На другое утро, в пятницу, — в Чугуеве базарный день, — спозаранку ворота в наш двор были отворены, и к нам везли с базара на волах высокие возы с сеном, а на конях возы поменьше.

Посреди двора складывали громадный скирд сена; весь двор был засорен душистым сеном. Кроме того, везли еще, на волах же, возы с мешками овса, а некоторые возы поменьше также везли и на лошадях, маленьких поселянских клячах. Овес ссыпали в амбар, в закром. Освободив возы от клади, хозяева отпрягали лошадей, снимали ярма у волов и пристраивались к сторонке в ожидании расчета. Некоторые подкладывали скоту сенца, другие водили своих коней поить на Донец. Хохлы располагались под телегами и ели свиное сало с хлебом; нет, виноват, это по понедельникам свиное сало, а в пятницу ели тарань, которую долго надо было бить об телегу, чтобы она стала мягче и чтобы сухая кожа с чешуей отставала от твердого тонкого слоя мяса тарани.

Двор наш казался ярмаркой. Везде громко говорили люди, больше «хохлы»: мне их язык казался смешным, и когда несколько «погепанных хохлов» говорили громко и скоро, я почти ничего не понимал. Из разных деревень были люди: из Малиновки — это близко, а были хохлы из Шелудковки, из Мохначей, из Гракова, из Коробочкиной, наши русские — из Большой Бабки и других сел.

Батенька ездил на базар на высоком рыжем мерине — смирная лошадь — в плетеной натычанке^[38]: надо было кое-что «взять» с базара из провизии.

Приехав домой, он проверил возы и, пока складывали скирды сена и ссыпали овес, пил чай. Мы уже все напились раньше: с базара он всегда опаздывал.

Наконец батенька вышел на крыльцо с табуреткой и счетами в руках. Ему принесли стул и еще один стул для маменьки.

— Мать, а мать! Записка у тебя? Иди-бо! Ну-ка, читай, а я буду на счетах считать.

Маменька стала читать по его записке.

— Три воза из Гракова, воловых — девять рублей.

— Да, это хорошее сенцо, пырей чистый, степное; так — девять рублей, — щёлк, щёлк.

— Один воз конский — один рубль двадцать копеек.

— А это из Мохначей — луговое — дрянцо; ну да сойдет теперь и это; мешать будем.

— Из Коробочкиной — пять возов по два рубля семь гривен. Из Шелудковки четыре воза конских по рублю тридцать копеек.

— Ага, хорошие возы — парные — пять рублей двадцать копеек, — щёлк, щёлк, щёлк, щёлк.

Некоторые собственники подошли к самому крыльцу, сели внизу ждать расчета по очереди, а другие просили рассчитать их, отпустить: они были издалека — из-под Гнилицы.

— Сейчас, сейчас. Посидите, подождите, — говорил батенька. — По два сорок, по два сорок…

— Семь рублей двадцать копеек, — помогает маменька.

Батенька вынимает, отстегнув жилетку, туго набитый деньгами засаленный бумажник. Бумажки разные — старые, разорванные, склеенные. И все одна к другой: вот синеватые, вот розоватые, и беленькие есть, только все грязные, рваные и лохматые.

— Ну-ка, мать, достань из сундука, принеси сюда рубли для расчета и мелочь.

Маменька принесла длинный-длинный кошель, вроде колбасы или чулка, набитый серебряными рублями, только ребра заметны.

Стали рассчитываться.

— Ну, граковцы, — говорит батенька, — вам девять рублей, вот вам двум по трешнице, а тебе — три серебряных карбованца.

На табуретке лежала кучка серебра.

Рубли были разные: некоторые были стерты и блестели, некоторые с крестами, а другие старые, с орлами и с Петром I.

А были большие, которые стоили полтора рубля; их называли талярами.

Уже довольно долго шел расчет. Некоторые хохлы медлительно и недоверчиво считали свои деньги. Один не брал пятирублевый с оторванным и приклеенным уголком, а другой никак не мог сосчитать семь гривен серебром и медью: все жаловался, что ему недодали. Некоторые уже начали запрягать своих коней и выезжать со двора.

И вот один мужичок, свалив свои два мешка в амбар, распряг кобылу, привязал у дверей сарая и пошел напиться воды. Кобыленка-кляча запарилась и вся закурчавилась, пока довезла свой воз. Увидел ее вороной жеребец, что стоял за перегородкой на цепи. Захрапел, заржал и так рванулся к этой кобыленке, что вырвал вместе с цепью и кол от яслей, на который крепко наматывалась цепь, перепрыгнул через перилину и сломал жердь. Кобыленка споткнулась об оглобли, смялась под телегу. Жеребец черный огромными копытами попал в тележонку и перекувырнул ее всю — она затрещала и полетела кубарем… Грива длинная горой развевается. Хвост жеребец поставил, как знамя, и махал им на весь двор. Он стал носиться по всему двору между людьми, ярмами и телегами. Некоторые люди попадали со страху, попрятались под телеги; некоторых зашиб он до крови, а сам носится, храпит, ржет… Сила!.. Страсть!.. Наконец люди, кто посмелей, схватились за колья, чтобы наступать на чудовище.