Далекое и близкое, старое и новое

В Тржебове наша гимназия[56] сильно пополнилась. Было очень людно и весело. Мои родители жили в пристройке барака старшего класса мальчиков, где папа был воспитателем. Мы с одноклассницами бегали через комнату мальчиков наверх пить чай и затевали своеобразную игру. Сочиняли и пели «журавля» по очереди, то они на нас куплет, то мы на них:

«Кто лопату спер у нас?

Это, верно, старший класс».

«Тяжела по части бега

Пенионжкевич наша Нега».

Вскоре начали проявляться и потребности в самодеятельности. Были созданы два кружка: культурно-просветительный и художественный. Говорили: «В Культе уют, а в Худе приют». Действительно, в Культе было как в уютной гостиной. Там кто-нибудь играл на рояле, было спокойно и хорошо. Устраивались там литературные доклады с дискуссиями. Приходили только члены кружка. В Худ ходил кто хотел. Там было неуютно, но очень много места, очень шумно и весело.

Начали издавать журналы. Один выпускался культурно-просветительным кружком. Это был художественный, серьезный журнал, официальный, с хорошими стихами и прозой на отвлеченные темы. С рисунками. Хороши были стихи Евгения Попова. Запомнилось одно: «Я не шаблонный, не простой я – хромоникелевой стали». Все журналы были написаны, конечно, от руки. Сотрудников было немало. Вторым журналом, неофициальном и даже секретным, был ежемесячник «Всякая всячина», издаваемый мной и Татой Виноградовой. Это был журнал злободневный, юмористический. В нем смеялись над преподавателями и над нами самими в одинаковой мере. Иллюстрации тушью и акварелью были мои. Мы оберегали его как зеницу ока от персонала, и я помню один очень забавный случай. Раз прихожу в художественный кружок. Мальчики принесли туда при мне очередной номер нашего журнала. В кружке сидел воспитатель Николай Николаевич Дрейер¹⁴⁴ . Я с ужасом поспешила спрятать от него журнал, а он вдруг во всеуслышание начал декламировать, как всегда с большим выражением, на это он был большим мастером, стихи из моего злополучного журнала. Было много смеха.

Еще существовал сатирический журнальчик «Смешняк» – автор и карикатурист Жора Широких. Он был очень остр на язык, и попасть в этот журнал никому не хотелось. У нас с ним был договор – друг друга не задевать».

Когда-то в России лучшие, выдающиеся педагоги мечтали о создании школы за городом. Эта мечта в полной мере сбылась в эмиграции. Гимназия действительно была вынесена за город, хотя и слишком далеко от милой Родины. Гимназия в Моравской Тржебове представляла собой отдельный русский городок, состоящий из 32 зданий. Гимназия имела свою церковь, два школьных здания с 14 классами, физический кабинет, химическую лабораторию, класс ручного труда, музыкальный класс, гимнастический зал, библиотеку, театральный зал, детский сад, дортуары, столовую, пекарню, склады, прачечную, баню, различные хозяйственные службы, кооператив и квартиры для служащих.

Это была не только средняя школа, это большая русская колония со своим обособленным устройством. Гимназия расположена как в парке, а вокруг, на небольших горах, прекрасные леса, полные черники, земляники, ежевики и грибов. Местность очень красивая и живописная. Чудный воздух. Нельзя придумать более здорового и более веселого места для детей. Приходящих учеников не было – все жили в интернате, и все – за казенный счет. Чешское правительство прекрасно кормило и хорошо одевало детей, по согласованию с нами. Мальчики имели зимние и летние гимнастерки и фуражки с белыми кантами, как в России носили гимназисты. Девочки тоже были одеты в форменные платья, зимние и летние. Обувь прекрасная, от Бати[57].

Персонал получал небольшое, но достаточное жалованье. Юношей и девочек, окончивших гимназию, принимали в высшие учебные заведения и давали стипендию. Количество учащихся в гимназии не ограничивалось, и на втором году своего существования в Чехии в гимназии обучалось 640 мальчиков и девочек. Учились русские – дети эмигрантов, карпаторосы[58], а в последнее время и чешские дети.

У большинства учеников, поступивших в гимназию, документы были утеряны во время войны – принимали на веру. Многие, желая попасть в гимназию, уменьшали себе лета. На это смотрели сквозь пальцы... Мне дали барак с самыми старшими учениками 8-го класса. В бараке было 88 учеников, и только один 18-летний юноша не участвовал в войне. Три ученика были унтер-офицерами и 84 офицера. Самый старый был капитан Фисенко. Фисенко поступил в гимназию 25-летним, а когда через год окончил ее, оказалось, что ему 36 лет. Один гимназист признался, что еще в России окончил гимназию с золотой медалью, потом в Крыму с серебряной медалью и третью гимназию блестяще окончил у нас.

Один из учеников окончил гимназию и юридический факультет в России и был присяжным поверенным. Конечно, эти господа выдавали себя сочинениями и знанием литературы в течение года. Но все это выяснилось только по окончании ими гимназии. Такое ненормальное положение было только в первых двух выпусках, потом великовозрастные уже не поступали.