Дали глазами Аманды

Аманда Лир Дали глазама Аманды

Глава 1

«Я — Верховная Свинья. Это символ, который учредил Карл V чтобы заменить все остальные символы совершенства. Свинья действует по-иезуитски, но она никогда не отступит перед «грязными лужами» нашего времени. Я предлагаю своим последователям изрядно поваляться в этих лужах, чтобы добиться цели. В самом деле, карьеристы такого рода являются лучшими карьеристами, которых только можно себе представить».

Сальвадор Дали

Весна 1965 года. Только что умер мой отец, и я, будучи студенткой Академии искусств, позировала для фотографий журналов мод, чтобы заплатить за курс рисунка и за маленькую квартирку на Слоан авеню в Челси, которую я снимала.

Я посещала музыкантов, непременно — фотографов и «художников-оформителей», которые разрисовывали футляры от пластинок и совершенно революционные платья. Нам нравилось чувствовать себя не похожими на других и иногда употреблять наркотики. Это было в моде.

Я осматривалась, ужасно скучая во время всех этих импровизированных вечеров у одного или другого художника, восседая на марокканских подушечках, мало разговаривая, поскольку музыка была слишком громкой, и держа в холеной руке плохо скрученную сигаретку с наркотиком, обжигавшую мои пальцы, покрытые кольцами. Густая челка, обязательная для богемных кругов 60-х годов, спадала на мои подведенные глаза, и,

Боже мой, какая я была тощая! Но все же я предпочитала не попадаться в разноцветную ловушку видений, спровоцированных ЛСД. Дух мой был и без того смутен, и любовный роман становился безысходным. Я была увлечена одним ирландским парнем с женским именем — Тара. Он был женат и к тому же (о горе!) был счастливым отцом двух очаровательных малышей.

Однажды в октябре я приехала в Париж, чтобы скрыться и от других, и от самой себя и… подружилась с директрисой агентства моделей, Катрин Арле. Она предложила мне представлять коллекции Пако Рабанна, попутно овладевая азами профессии. Я выучилась ходить, делать пируэты, надевать дорогое платье и делать макияж. Остальное пришло с практикой.

Но мир тесен, и оказалось, что лучшая подруга Катрин, молодая немка по имени Анита Палленберг, влюблена в приятеля Тары, Брайана Джонса, гитариста из группы «Роллинг Стоунз». Она мне часто рассказывала о нем, и я была заочно очарована как самим Брайаном, так и его экспериментами с одеждой (уж право не знаю, что меня впечатляло больше!). Вскоре Анита бросила своего гитариста и сошлась с Кейтом Ричардом. Бедняга Брайан впал от этого в отчаяние. Тара забрал несчастного покинутого влюбленного в Париж, где жила богачка-мать моего ирландца, и вечером мы решили пойти обедать к «Кастелю», на улицу Принсес.

Разумеется, Брайан был одет как рок-музыкант, со всеми полагающимися атрибутами: черные очки, шейный платок, цепочки, шляпа с широкими полями. Тара тоже успел облачиться в костюм из сиреневого бархата эпохи английской Реставрации и рубашку с кружевным жабо. Что касается меня, то я носила тогда просто агрессивную мини-юбку и высокие сапоги… Что и говорить, наше появление было просто впечатляющим. У Кастеля я встретила двух приятелей из Лондона, близнецов Джона и Дениса, красивых и загоревших на южном солнце (они только что вернулись из Испании), которые попросили разрешения к нам присоединиться. Был там еще длинный стол, во главе которого подобием трона восседал Сальвадор Дали, окруженный жеманными молодыми людьми, фаворитами и… куртизанами.

В Академии искусств я была увлечена сюрреализмом, в особенности де Кирико и Магриттом. Одинокому ребенку, дочери разведенных родителей, мне были близки тоскливые театральные мизансцены первого и стоящая вне направлений и стилей поэзия второго. Дали не был особенно ценим большинством моих преподавателей, которые в лучшем случае держали его за эксцентричного чудака и сверх того — за весьма коммерческую персону, а в худшем — за предателя подлинного сюрреалистического движения, признавая, однако, его безукоризненный рисунок. Я, иначе и быть не могло, находилась под их влиянием. Однако в Галерее Тейт я частенько проводила долгие послеполуденные часы, созерцая несколько полотен Дали, переданных музею Эдвардом Джеймсом, особенно «Нарцисса, воплощенного в руке, держащей яйцо». Однако первые хиппи, прибывшие из Соединенных Штатов, только им и бредили. Они его находили «психоделическим», несмотря на его пристрастие к буржуазной жизни и на его меркантильность. Короче говоря, Дали был одним из наших, и я не отказывалась от идеи встретить его во плоти и крови.

Он поднялся, чтобы нас принять, удостоил меня чем-то вроде поцелуя руки и помпезно вскричал: