Дали глазами Аманды

Он был несколько староват, чтобы заменить мне отца, которого я потеряла, но он, подобно моему отцу, действовал на меня успокаивающе и был так же авторитарен. Мне хотелось, чтобы он меня утешал и обучал. Он знал много таких вещей, которые хотелось бы знать и мне. Иногда мне казалось, что он умеет проникать в суть вещей, опережать открытия. Он походил на пророка Знания. И он меня смешил. Для меня, пришедшей из мира, привыкшего к серьезности, приехавшей во Францию из города, где я жила бедно после любовного романа, закончившегося трагедией, Дали был вечным источником развлечений. Его комичность часто была непроизвольной, но именно он открыл для меня радость жизни. Быть может, находясь около него, я научусь быть счастливой, я, считающая мир таким безобразным? Быть может, я перестану походить на нахмуренного Моисея, которого разглядел во мне Дали?

В этом году снимался документальный фильм о Дали. Он попросил всех своих друзей принять в нем участие, чтобы набралось большое число людей. Первый эпизод должен был сниматься в музее Гюстава Моро. Пользуясь этим обстоятельством, Дали созвал всех своих знакомых — волосатых, раскрашенных и экзотически одетых хиппи, верных придворных, таких как Адвокатесса (которая вскоре вышла замуж за посла), не был забыт и князь Русполи. Мускулистый молодой человек был наряжен святым Себастьяном, и еще один — на всякий случай. Было еще несколько нимф в венках из цветов, прибывших накануне из Норвегии. Я оделась в фиолетовое — это был мой фетишистский цвет — и заняла место около Дали, который должен был медленно спускаться по спиралевидной лестнице. Перед камерой он объяснил, что вся собравшаяся здесь молодежь олицетворяет собой возвращение к визионерской живописи Моро и что мало-помалу мы вновь вернемся к банальному искусству. Ему, кстати, Дали пел хвалы при каждом удобном случае. Картинам этих черных чудовищ, Сезанна и Мондриана, он противопоставлял величественные полотна Месонье и прежде всего «Исступленных из Жумьеж», картину Люмине. Картина находилась в Руане, и съемки переместились туда. Дали произнес прекрасную речь о мучениях этих молодых людей, отнесенных на плоту — «иступленных» — это значило, что им как бы «резанули по нервам», а не то, что они сходят с ума от нетерпения, как я думала. Я видела только репродукцию этой картины и поэтому была удивлена ее размерами.

Мы чудесно пообедали в «Харчевне Жанны д'Арк» и в тот же вечер вернулись в Париж.

Последний эпизод должен был сниматься в доме Инвалидов, в большом Зале Знамен, перед треуголкой Наполеона, выставленной в качестве экспоната. Я была одета в белое и сопровождала Дали во время этой героической прогулки вдоль наполеоновских трофеев, пушек и знамен. Он вновь рассказывал о Месонье и о его батальной живописи, а также о скульптурах Ришефе, об эпических полотнах и обо всей этой «чудесной архитектуре, которая противоречит всему современному искусству и, конечно же, ошибкам Мондриана, Джексона Поллока и даже Шагала».

Он не пощадил никого, выглядел просто блестяще и я ему об этом сказала:

— Ах, какая жалость, что вы не видели меня в Сорбонне, где я читал свои знаменитые лекции! — воскликнул он. — В этот день я был уникален! Мне аплодировали изо всех сил. Я прибыл в кадиллаке, наполненном цветной капустой, и когда я показал, что «Кружевница» Вермеера состоит из носорожьих рогов, это был настоящий триумф. Я написал об этом в «дневнике одного гения», но вы, конечно, не читали эту книгу. Вы, по крайней мере, видели «Кружевницу»?

И он решил на следующий день повести меня в Лувр. Было договорено, что мы позавтракаем рано и будем в Лувре к полудню. Я пришла в гостиную «Мериса» вовремя. Как всегда утро, — это было время деловых переговоров. Капитан, его управляющий в течение многих лет, беседовал с издателями, пришедшими подписать литографии или предложить контракты, там были: месье Форе, маленький человечек, который осуществлял вместе с Дали издание самой толстой и тяжелой книги на свете — «Апокалипсиса»; месье Ларжилье, владелец галереи, готовившей выставку под названием «Хиппи Дали». Я заметила еще красивую рыжеволосую даму, огненные волосы которой стали причиной того, что Дали изменил ее имя Лансель на Этинсель (Искорка). Она занималась иллюстрациями к книге Фрейда. Богатый американец пришел заказать серию гравюр. Все эти люди спорили, бранились, но уходили с подписанными контрактами. Я спрашивала себя: кто вызывал больше отвращения: гости или деловые люди? В результате пальма первенства досталась деловым людям, по крайней мере они приносили Дали деньги!

Капитан сказал мне, что Дали в соседней комнате и ждет меня. Но когда я вошла в комнату, он натягивал штаны, был без рубашки, но в подтяжках. Доктор Рукот только что сделал ему обычную инъекцию гемоглобина. Я извинилась за вторжение, но Дали вытолкнул меня из комнаты:

— Господи! Это ужасно! Какой беспорядок! Вам не нужно было это видеть! И неприятнее всего, что вы застали меня в домашнем виде. Я никогда не заставал вас в домашнем виде, это бы все испортило. Впрочем, у вас нет домашнего вида.