Дальней дороги

Волгин осторожно положил его на место, и мускульное ощущение подсказало ему, что когда-то это уже было: и они вдвоем, и это осторожное движение руки с камнем, и ветер, отступающий и с разбега снова таранящий прозрачную стену… Волгин отрицательно покачал головой и тотчас же вспомнил: да, было. На Галатее, в пятьдесят пятом году, то ли в пятьдесят шестом. Бесновалась песчаная буря, и надо было в конце концов разобраться с предположением о наличии в этом песке особых форм бактериальной флоры, активной именно в песке и именно в летящем. Она пожирала все металлопласты, в состав которых входил ванадий. После каждой песчаной бури все детали из этого материала наперебой вылетали из строя, хотя сам по себе песок при любой скорости не мог бы одолеть их: на борьбу с ураганным песком металлопласты и были рассчитаны.

Обнаружить эту микрофлору можно было, лишь выйдя из станции во время бури. Маркус первым решился на этот сумасшедший, никем не разрешенный опыт – и не вернулся. Искать его было бесполезно, но Волгин все же повторил опыт и даже пытался объединить его с поисками. Волгину повезло куда больше: буря улеглась, когда не прошло еще и двух часов с момента его выхода, и его нашли в изъеденном скафандре, но еще дышавшего – правда, воздухом Пенелопы, что уже само по себе здоровья не прибавляло. Этим и завершилась для него работа в Дальней разведке, как и любая другая работа вне Земли. Да и на Землю он тогда только чудом возвратился. Так это было, да… Но работа нашлась и на Земле, страсть к рискованным экспериментам не прошла. А о том, что никакой микрофлоры не было, а были реакции, протекавшие в ураганном песке вовсе не так, как в лаборатории, Волгин узнал гораздо позже из краткого сообщения, где даже не было сказано, кому из химиков это удалось установить, Маркус тоже был химик. Но он не вернулся.

– Давно это было, – сказал Волгин.

– Давно, – согласился Маркус. – И, кстати, не совсем точно. Мне как раз повезло больше: я сразу угодил в щель, и потом меня оттуда спокойно вытащили. Но ты этого уже не видел. Я, конечно, перетрусил, но в щели было очень удобно заниматься проверкой этого предположения, чем я и развлекся… Не стрясись с тобой беды, ты не хоронил бы меня даже мысленно.

– Но как могло получиться, что за все эти годы я ничего не слышал о тебе? Я ведь так часто вспоминал…

– Не сомневаюсь в этом. Но, по-видимому, на все есть причины; наверное, тебе хватало воспоминаний и уверенности в том, что все произошло именно так, как тебе представлялось.

– Откровенно говоря, мне не очень хотелось растравлять рану.

– Это одно и то же. А что касается нас, то мы нашли твой след не сразу: в первое время пребывания на Земле ты не сидел на месте. И еще одна причина была…

– Интересно…

– Эти первые годы были у тебя, мне кажется, счастливыми.

– Ты говоришь о Лене?

– Ты догадлив.

– Да, это были хорошие годы.

– Тем хуже казались они мне, Волгин. Видишь, я не скрываю.

– Вот что, – протянул Волгин. – Впрочем, я всегда догадывался…

– Всегда – в этом я сомневаюсь. Но к чему этот разговор?

– Пожалуй, ты прав… Значит, ты до сих пор в Дальней?

– Я до сих пор в Дальней.

– Видимо, я забываю голоса. Даже твой, хотя его-то, казалось, не забуду никогда.

– С голосом – не твоя вина. Кое-что у меня было попорчено, мне подремонтировали. Разведчики нашего возраста часто состоят наполовину из протезов.

– Но душа остается той же.

– Да, ум и сердце.

– Куда вы сейчас забрались? Вести от вас приходят редко…

– Забрались? Далеко. А ты?

– Я тоже не терял времени.

– Твой парень рассказывал. Да, в общем, мы все время в курсе дела. Что мы были бы за разведчики, если, уходя вдаль, теряли бы из виду свою планету? Помнишь: «Дальняя разведка – не профессия, даже не призвание; это – форма жизни». И в этой жизни полагается помнить о друзьях.

– Ладно, вот, кстати, о парне: ты забираешь его? Почему, зачем?

– Пусть он увидит это, пусть поживет там. Тогда он сможет решить, должен ли и вправе ли он делать то, к чему ты его готовишь.

– А у тебя, например, разве возникают сомнения в необходимости того, чем я занимаюсь?

Голос Волгина напрягся; Маркус улыбнулся.

– Нет, я не сомневаюсь.

– Вот видишь!

– Подожди. Я не сомневаюсь в том, что это просто-напросто не нужно.

Волгин помолчал. Потом переспросил:

– Ка-ак?

– Не нужно, друг мой. Это лишнее.

Волгин усмехнулся.

– Ну да, я и забыл… Утром я нечаянно слышал ваш разговор; ты стал приверженцем рамаков, конечно.

– Ничуть. Я им не симпатизирую. Нет, совершенно серьезно.

– Но в таком случае я не понимаю…

– Сейчас поймешь. Конечно, человеку, летавшему столько, сколько пришлось любому из нас, не хочется уступать место каким-то гомункулам, как бы они ни были совершенны, тем более что я абсолютно уверен в том, что мы и сами, без них, справимся с задачей.

– Так же и я считаю. Но…

– Помолчи, дай досказать. Да, здесь мы с тобой солидарны. Но разве то, что исповедуешь ты, не тот же рамакизм – только под другим соусом?

Поджав губы, Волгин отрицательно покачал головой.

– Ты просто не понял, Маркус.