Дальнейшие похождения Остапа Бендера

— Когда отца Никодима арестовали, я по просьбе матушки и его личной, переданной из тюрьмы, выполнял их нижайшую просьбу. Отвез в Екатеринославльскую епархию две ценные иконы, большой серебряный крест с распятием и камнями, кадило, лампаду и праздничную ризу отца Никодима.

— И все это без утайки доставили по назначению? — недоверчиво смотрел Остап на Балаганова.

— Вот крест святой, Остап Ибрагимович, я же на иконе поклялся и крест вот у меня освященный церковью, — приложил Балаганов руку к груди.

— И вы действительно стали верующим?

— Не то, чтобы таким уж верующим, как церковники, но по душевному своему состоянию верующий, — кивнул Балаганов. — Не таким, конечно, верующим, как отец Никодим, его матушка и их домочадцы, но верующий, — повторил убежденно бывший уполномоченный по рогам и копытам.

— Это поразительно, Шура. Вы меня просто удивили как никто другой, зная вас в прошлом и слушая вот теперь. Ну хорошо, выполнили вы волю отца Никодима, отвезли, и что? Зачем плывете в Киев? Снова какое-то поручение церковников?

— Нет, Остап Ибрагимович. Киев я знаю неплохо. Не раз в его округе выступал как сын лейтенанта Шмидта, — засмеялся Балаганов. — Просто так, хочу побывать там в новом своем качестве, посмотреть, может быть, какое-нибудь дело подвернется.

— Вот-вот… — недоверчиво смотрел на него Остап.

— Нет-нет, Остап Ибрагимович, только честное, с капитальным вложением пусть, но только честное. Отпраздную Светлый пасхальный Праздник в столице христианства.

— Ну-ну, Шура… Вы ли это?

Остап неожиданно вспомнил, как он, защищая Кису Воробьянинова, скандалил с отцом Федором в Старгороде и спрашивал того: «Папаша, почем опиум для народа?». Сейчас он смотрел на своего бывшего молочного брата и покачивал головой, узнав о такой невероятной перемене в нем. Затем хитро спросил:

— А может, снова есть желание побыть сыном лейтенанта Шмидта?

— Что вы, что вы, Остап Ибрагимович! — замахал руками Балаганов, как человек, отгоняющий назойливую осу. И с жаром заверил — Ни за что! Вы же сами говорили, что это пижонство, товарищ Бендер.

— Говорил и говорю, дела надо делать покрупнее и достойнее, дорогой Шура. Слышали о таком? В газете недавно было напечатано, Киев насыщен кладами и составляет треть всех древнерусских кладов. Понимаете, Балаганов? Вот я и думаю…

— Ох, Остап Ибрагимович, они же все под землей, как же их найти?

— В том-то и дело, что их обнаружить трудно. Иначе каждый дурак находил бы клад и разбазаривал. Ну, а вы, Шура, имея 50 тысяч дарственных денег… Положим, за вычетом сделанных вами расходов, уже меньшую сумму, что вы делаете, Балаганов? Прилично приоделись, как я вижу, плывете в каюте первого класса, как я понимаю, и проматываете тысячи?

— Да, Остап Ибрагимович, ничего на ум не приходит. Открыть свое дело я неспособен. Воровать я уже не могу, поклялся на иконе, не могу и не буду. Пальцы себе поотрубываю. О женитьбе, правда, подумываю… — смутился рыжеволосый друг Остапа.

— Это объяснимо, годы берут свое. Так что, к семейному уюту потягивает?

— Ой, товарищ Бендер, я как подумаю, что буду семьей связан по ногам и рукам, да пойдут еще дети, так сразу же меняю решение.

— Правы, Шура, не уподобляйтесь пижонству не только в мелких воровствах и аферах, но даже и в семейных узах. Я имел глупость как-то жениться на одной мадам. И что же вы думаете, Балаганов? Она меня и в Москве отыскала. Еле ушел от ее страстных притязаний.

— Вот-вот, Остап Ибрагимович, я тоже боюсь этого. Достаточно того, что свободу мою допры переполовинили. Поэтому я сейчас ломаю голову в поисках себя, ищу подходящее для себя занятие.

— Деньгами ищите себя, Шура, как и я, когда обладал миллионом, — согласился Бендер.

— А может, Остап Ибрагимович, вместе махнем в Рио-де-Жанейро? — прошептал Балаганов.

— Можно было бы, только не таким моим дурацким способом, Шура. Но моих и даже ваших денег для этого недостаточно.

— И что, нужен еще миллион? Одного вашего мало? — удивился единомышленник в деле Корейко.

— Да, Шура, мало. Ведь я снова на мели, — наколол вилкой маслину Бендер.

— Как на мели, командор? — потянулся к Остапу Балаганов. — А миллион? — прошептал он, оглянувшись по сторонам. — На тарелочке с голубой…

— С трудом пришел и трагически ушел, дорогой Шура. От него только и остался орден Золотого Руна. Или, как я теперь его называю, орден Печального Образа.

— Ой, Остап Ибрагимович, не стоит расстраиваться, теперь мы вместе, теперь мы…

— Это верно, Шура. Теперь мы снова начнем горы воротить. За наш совместный успех, — поднял рюмку Остап.

— За успех, командор! — поднял свою рюмку и Балаганов.

— А может, — заговорщически, зашептал рыжеволосый единомышленник Остапа, когда выпил, — отыщем Корейко и пусть он повторит на тарелочке с голубой каемочкой?

— Ну, нет, Шура. Отыскать иголку в сене так же, как отыскать теперь и Корейко. Я обдумываю новый способ приобретения заветных денег.

— Вы говорили о Киевских кладах…