Дальняя дорога

– Сорок шестой год. Помнишь? Утром после того, как мы впервые занимались любовью. Если ты сглотнешь, то снова там окажешься. Будешь на пляже вместе со мной. Помнишь, как ты вышел из своей комнаты? Я налила тебе стакан апельсинового сока. Вот он, возьми…

– Тебя здесь нет.

– Я здесь, и я держу стакан, – настаивает Рут. Открыв глаза, я вижу, что она говорит правду. – Пей. Прямо сейчас.

Она наклоняет стакан к моим губам.

– Глотай! – приказывает Рут. – Ничего страшного, если немного разольешь.

Это безумие, но именно последние слова действуют на меня сильнее всего. Более чем что-либо, они напоминают о Рут и о том требовательном тоне, которым она всегда просила сделать что-нибудь важное. Я пытаюсь сглотнуть и поначалу чувствую в горле песок, а потом… что-то еще. И вообще перестаю дышать.

В одно мгновение я начинаю ощущать ужас.

Но инстинкт самосохранения – сильная штука, и дальнейшие действия контролирую не больше чем биение собственного сердца. Я машинально сглатываю – и дышу, а наждак в горле сменяется кисловатым медным привкусом. Я продолжаю глотать, даже когда сгусток крови наконец падает в желудок.

Все это время моя голова остается лежать на руле, и я пытаюсь отдышаться, как пес на жаре, пока наконец не начинаю дышать нормально. Как только дыхание приходит в норму, возвращаются и воспоминания.

Мы позавтракали с ее родителями и остаток утра провели на пляже, а старшие сидели с книжками на веранде. На горизонте со вчерашнего дня собирались облака, поднялся ветер. После обеда родители Рут предложили вместе съездить в Китти-Хок, где Орвилл и Уилбур Райты изменили историю, совершив первый полет на аэроплане. Я уже был там в юности и не отказался бы побывать еще раз, но Рут покачала головой. Она сказала, что предпочтет сыграть свадьбу на пляже.

Через час они уехали. Небо посерело, и мы с Рут неспешно зашагали к дому. На кухне я обнял ее, и мы стояли, глядя в окно. А потом, ни слова не говоря, я взял девушку за руку и повел к себе.

Хоть перед моими глазами все словно в дымке, я смутно различаю Рут, которая вновь сидит рядом со мной. Возможно, я принимаю желаемое за действительное, но готов поклясться, что на ней халат, в котором она явилась ко мне в ту ночь, когда мы впервые занимались любовью.

– Спасибо, – говорю я. – Спасибо, что помогла отдышаться.

– Ты сам знал, что нужно делать, – отвечает Рут. – Я всего лишь напомнила.

– Один я бы не справился.

– Справился бы, – уверенно произносит она и, играя воротником, добавляет обольстительным тоном: – Ты был почти дерзок со мной в тот день на пляже. До того как мы поженились. Когда мои родители уехали в Китти-Хок.

– Да, – признаю я. – Я знал, что у нас в распоряжении есть несколько часов.

– Ну… это вышло неожиданно.

– Ничего удивительного, ведь мы остались одни, и ты была так прекрасна.

Рут теребит край халата.

– Я могла бы и догадаться, что это предупреждение.

– Предупреждение?

– На будущее. До тех пор я даже не знала, что ты такой… страстный. И потом иногда тосковала по прежнему Айре. Застенчивому и сдержанному. Особенно когда хотела выспаться.

– Что, все было так плохо?

– Нет, – говорит она и склоняет голову набок, чтобы взглянуть на меня сквозь густые ресницы. – Совсем наоборот.

Мы провели остаток дня среди сбитых простыней, занимаясь любовью с еще большей страстью, чем накануне ночью. В комнате было душно, и наши тела блестели от пота, а волосы у Рут стали влажными у корней. Потом, когда она пошла в душ, начался дождь. Я сидел на кухне, счастливый как никогда в жизни, и слушал стук капель по жестяной крыше.

Вскоре вернулись ее родители, промокшие под дождем. Мы с Рут уже возились на кухне, готовя ужин. Мы вчетвером сидели за столом и ели спагетти с мясным соусом, а отец Рут рассказывал, как прошел день. Тема разговора, как часто бывает, перешла на искусство. Он говорил о фовизме, кубизме, экспрессионизме, футуризме, о которых раньше я никогда не слышал – и был потрясен не только тонкими различиями этих направлений, но и жаждой, с которой Рут впитывала каждое слово. По правде говоря, большая часть информации проходила мимо меня, я многого не улавливал, но ни Рут, ни ее отец, казалось, этого не замечали.

После ужина, когда дождь прошел и стало темнеть, мы с Рут пошли прогуляться по пляжу. Было душно, песок спрессовывался под ногами, а я осторожно водил большим пальцем по тыльной стороне ее руки и смотрел на воду. Над волнами метались крачки, а за волноломом, подскакивая, плыла стая морских свиней. Мы с Рут наблюдали за ними, пока они не скрылись в тумане. И лишь потом я повернулся, чтобы взглянуть на нее.

– Твои родители уезжают в августе.

Рут сжала мою руку.

– На следующей неделе они уже собираются присмотреть себе домик в Дареме.

– А в сентябре ты начнешь работать в школе?

– Если только не поеду в Дарем, – сказала она. – Тогда придется искать работу на новом месте.

За ее спиной в доме зажегся свет.

– Кажется, у нас нет особого выбора, – сказал я, откинул слипшийся песок, набрался смелости и взглянул в глаза Рут. – Мы поженимся в августе.