Дальняя гроза

Подполковник Рентш, слушая перевод заявления Резникова, оставался все таким же бесстрастным и преисполненным чувства высокого достоинства человеком, которого, если судить по его каменно застывшему лицу, не только не волновало, но и вовсе не интересовало ни то, что произошло с немецким самолетом, ни то, что советский погранкомиссар со столь решительной интонацией заявил ему протест. Немец продолжал молчать, пауза явно затягивалась, и у Резникова на скулах бешено зашевелились, то напрягая кожу, то ослабляя ее, крупные желваки.

— Какова причина аварии германского самолета? — каркающим голосом наконец взорвал тишину Рентш, продолжая смотреть не на Резникова, а куда-то поверх его головы.

— Германский самолет сбит советским пограничным нарядом как нарушитель государственной границы, — стремительно ответил Резников, и Тим Тимыч про себя отметил, что капитан не хочет делать паузы, чтобы не подражать Рентшу.

— Пограничным нарядом? — не выказывая любопытства, бесстрастно переспросил немец после минутного молчания, в течение которого он как бы переваривал слова Резникова, — Советские пограничные наряды имеют на своем вооружении зенитные пулеметы?

— Германский самолет, — почти торжественно произнес Резников, — сбит выстрелом из винтовки образца одна тысяча восемьсот девяносто первого дробь тридцатого года. Максимально!

— Из винтовки? — Окаменелость Рентша исчезла, и он стал похож на нормального, живого человека, забывшего о необходимости сделать обязательную минутную паузу. — Это невероятно, господин капитан!

— Очень даже вероятно, — усмехнулся Резников, довольный, что заставил ожить этого манекена. — И сбил его боец Тимченко, который здесь присутствует.

Подполковник Рентш стремительно и как бы защищаясь от возможного нападения обернулся туда, куда ему указывал Резников, и уставился на не менее ошеломленного Тим Тимыча немигающим, пронзительным взглядом. Тим Тимыч внутренне съежился, будто на него нацелили дуло пистолета.

— Боец Тим-тшен-ко? — переспросил немец, словно во всей этой истории особенно важна была фамилия пограничника. — Но я не знаю зольдат немецкой армия, который мог сбивать самолет из винтовка. Это есть самолет, но не есть дикий утка! — слегка коверкая слова, произнес Рентш по-русски.

Он несколько минут все с той же нагловатой пристальностью изучал Тим Тимыча, оглядывал его с ног до головы, и вдруг, неожиданно для всех присутствующих, порывисто, на негнущихся ногах подошел к нему и театрально протянул ему руку:

— Я хочу поздравлять вас, боец Тим-тшен-ко, — считая, что жестом истинного арийца он осчастливит этого невысокого, щуплого азиата, сумевшего сбить из винтовки (несомненно, это или заведомая выдумка русских, или же помог его величество случай!) немецкий военный самолет.

Тим Тимыч вконец растерялся и панически переводил взгляд с холеной руки немецкого офицера на продубленное ветром и солнцем лицо капитана Резникова и не знал, как ему поступить.

Выручил его Резников. Он едва заметно кивнул, и Тим Тимыч расшифровал этот скупой жест как разрешение, протянул руку немцу. Тот пожал ее, внутренне поражаясь тому, что этот русский дикарь не оценил великодушного шага немецкого офицера и не воспринял его как высокую награду.

Все тем же порывистым, жестким шагом немец вернулся на свое место, будто не мог стоять на другом. Лицо его снова приняло высокомерное, отчужденное выражение.

— Я уполномочен заявить, — раздельно, чеканя каждое слово, произнес Рентш, — что германская сторона выражает сожаление в связи с тем, что немецкий самолет оказался в пределах воздушного пространства Советского Союза. Однако совершенно ясно, что это произошло без какого бы то ни было злого умысла. Я склонен предполагать, что экипаж самолета потерял ориентировку. Немецкие летчики, пилотировавшие самолет, обучаются в летной школе и совершали обычный учебный полет. Германская сторона считает, что стрельба советских пограничников по самолету не вызывалась необходимостью, учитывая, что отношения между Советским Союзом и Германией основываются на пакте о ненападении. Германская сторона надеется, что впредь подобных недружественных акций в отношении немецких самолетов не будет допущено.

По мере того как немец произносил эти слова, как бы показывая, что все, о чем он сейчас говорит, лично ему почти безразлично, Резников наливался гневом. Воспользовавшись тем, что немец сделал продолжительную паузу, дававшую основание предположить, что он завершил свой монолог, Резников произнес краткую речь с той железной твердостью, которая в дипломатических правилах считается отклонением от принятого этикета, но которая, как сразу же отметил Тим Тимыч, отрезвляюще подействовала на немца.