Дальняя гроза

Направляясь на встречу с немецким погранкомиссаром, Резников был заранее уверен, что она не принесет никаких результатов — в том смысле, что немцы как летали через нашу границу, так и будут летать, и летать еще более нагло и чаще. Резников понимал, что точно так же, как и во взаимоотношениях между двумя людьми, когда зарывается и наглеет один из них, крайне важно вовремя осадить наглеца и поставить его на место решительными, смелыми действиями, вплоть до применения силы, иначе наглость неизбежно перейдет все допустимые пределы, так и во взаимоотношениях между двумя государствами бесполезно ограничиваться одними увещеваниями и призывами к благоразумию, если они оказываются совершенно бесплодными. Однако постоянное и ставшее уже неизменным требование не поддаваться на провокации уже настолько прочно и всесильно овладело Резниковым, что определяло все его действия в любых передрягах. И сейчас он, внутренне радуясь, что самолет-нарушитель получил то, что должен был получить, видел в бойце Тимченко человека, который вполне мог спровоцировать если не нападение немцев, то хотя бы их ноту протеста, направленную по дипломатическим каналам, а то и с публикацией в прессе.

Домик, в котором проходили встречи погранкомиссаров, стоял на опушке леса, обращенной к реке, по которой проходила граница. Прежде этот домик занимал лесничий. Резников очень любил лес и, как заядлый охотник, всегда водил дружбу с егерями. Но с тех пор как он чуть ли не изо дня в день вынужден был приезжать на встречу с немецким погранкомиссаром, чтобы заявить очередной протест, и лес, и дорога, петлявшая в нем, как издыхающая гадюка, и бревенчатый домик, и даже воспоминания о егерях и удачной охоте стали вызывать в нем сперва смутное, а потом все более явное чувство неприязни, как точно такое же чувство стало в нем вызывать даже само слово «протест». Чем ближе подъезжал Резников к месту встречи, тем неукротимее вскипала в его душе ярость и нервное напряжение усиливалось оттого, что ему нужно было постоянно сдерживать схожее с кипящей лавой чувство.

Едва машина остановилась, как Резников стремительно вышел из нее, оглушительно хлопнув дверцей, и сразу же, став еще более стройным и подтянутым, и даже щеголеватым, уверенным и четким шагом пошел в домик. В просторной комнате, где пахло хвоей и сосновыми стружками, стояли широкий стол и крепкие, будто навечно сработанные, стулья. Штабист, сопровождавший Резникова, изящным и многообещающим жестом выметнул из планшетки топографическую карту и аккуратно разложил ее на столе.

Тим Тимыч, пока что не получивший никаких распоряжений и потому продолжавший безучастно сидеть на заднем сиденье эмки, видел, как почти вслед за Резниковым в дом вошел рослый немецкий офицер, во всем облике которого главным и определяющим была неприкрытая спесь. Немец шествовал так, будто и у крыльца, и в домике, и во всей округе не существовало никого, кроме него самого, а если даже кто-то случайно и существовал, то ни с кем он не намерен был считаться.

Тим Тимыч и вовсе застыл на своем сиденье: впервые в жизни он так близко, почти в упор, увидел живого немецкого офицера, и только теперь ему вдруг стало жалко капитана Резникова, который из-за него, беспутного бойца Тимченко, вынужден будет выслушивать претензии этого чванливого, влюбленного в самого себя фашиста.

Долго размышлять ему не пришлось. Боец из охраны подбежал к машине и сказал, что капитан Резников вызывает бойца Тимченко к себе. Тим Тимыч выскочил из машины и бегом преодолел расстояние до крыльца. На ступеньках он почувствовал, как сердце, будто дятел бил клювом по стволу, застучало в груди, но он взял себя в руки и решительно распахнул дверь в комнату. Резников жестом указал на дальний от стола угол, где ему надлежало находиться. Этот же жест, как его понял Тим Тимыч, означал, что представляться ему не надо.

Послушно выполнив распоряжение капитана, Тим Тимыч пристально разглядывал немца, стоявшего по другую сторону стола, точно напротив Резникова.

— Господин пограничный комиссар, — громко и отчетливо начал Резников, останавливаясь и делая паузы лишь для того, чтобы дать возможность переводчику перевести его слова, — сегодня в пять часов тринадцать минут германский одномоторный самолет нарушил советскую государственную границу на данном участке, — Резников дотронулся остро отточенным карандашом до карты, — и, потерпев аварию, упал в трех километрах от села Бобренки. — Резников указал место падения самолета, однако немец даже не удосужился нагнуться к карте, продолжая недвижимо смотреть прямо перед собой. — Факты нарушения государственной границы Союза Советских Социалистических Республик германскими самолетами, — еще жестче продолжал Резников, — неоднократно отмечались и ранее. Исходя из вышеизложенного, по поручению командования я уполномочен заявить германской стороне решительный протест. Максимально!

Резников умолк и в звенящей тишине, воцарившейся сейчас в комнате, немигающе смотрел прямо в узкое холеное лицо немецкого офицера, ожидая его ответной реакции.