Дальняя пристань

Девчонкам надоела музыка, в установившейся тишине они, перегнувшись через леера, следили за халеями, падающими в воду, вслед за кусочками хлеба, который девчонки, отламывая от булки, бросали за борт. Мы прокрались вдоль зачехленных высоких и самораздвигающихся крышек, закрывающих уже забитый продукцией поселка трюм, и встали на нижней палубе под девчонками. Обнаружив нас, они перестали сорить хлебом и о чем-то стали совещаться, то и дело направляя пальчик то на Витьку, то на меня. Мы знали еще с детского садика, что показывать пальцем на человека нехорошо, некультурно. Мы даже несколько разочаровались в заграничном воспитании. Как будто бы свои могут позволять себе быть круглыми дураками. Но все равно приклеились к палубе литыми резиновыми сапогами и стояли на месте, прея в своей униформе. Себя я, конечно, не видел — зеркала не имелось, а Витька, казалось, или сейчас засмеется, или что-нибудь скажет. Одна повыше с длинными распущенными по плечам волосами, темными, но не черными, опять указала на Витьку и, вглядываясь в его широкое скуластое в точечках веснушек лицо, произнесла, растягивая, словно молитву:

— Ванья, — ей показалось этого мало и она пропела, — Ваньюша.

— Это она тебя, — толкнул я оторопевшего Витьку. Его лицо стало заливаться краской и походить на трехлитровую банку, наполняемую брусничным соком, но почему-то не сверху, а снизу. Вот так всегда. Он никак не мог соврать, и учителя использовали его, как лакмусовую бумажку, для проверки нашей честности. И если Витькина шея алела, а багрянец прятал веснушки, все знали — «голубчики виноваты».

— Виктор я, — выдавил Витька сразу охрипшим голосом и закашлялся.

Вторая девчонка, беленькая, коротко стриженная, с колечками, завивавшимися у лба, захлопала в ладоши и быстро-быстро что-то залопотала подруге. Еще не умявшийся ворот джутовой ветровки тер мне шею, так как все время надо было задирать голову вверх. Девчонки, по-видимому, очень удивились, услышав в общем-то известное миру слово. Беленькая, большим пальцем разравнивая челочку из завитушек, несколько раз повторила:

— Виктория, виктория.

Совсем сомлевший Витька оттянул резинку свитера, подул вовнутрь — ему было жарко — и несчастным тоном чуть не прорыдал:

— Да не Виктория я, а Виктор…

Девчонка мне нравилась, и я, подлаживаясь и вдруг припоминая измученный мной немецкий, подтвердил с тем же ударением:

— Я! Я! Виктор. — Больше мне ничего в голову не приходило, да и выбирать-то было не из чего. Коротко стриженная села на корточки.

— Парлей ву франсе, — обратилась она ко мне.

— Давай по-немецкому, — предложил я Витьке.

— Попробуем, — согласился он и захохотал.

Он уже пришел в себя, а смеялся-то и над собой. Если откровенно — немецкий мы знали вместе на два с половиной, а может, и того хуже. И все же я не утерпел:

— Шпрехен зи дойч?

— О-о-о, — опять заокала темненькая и к моему ужасу ответила:

— Ферштейн!

Ноги мои противно задрожали, и я начисто забыл даже то малое, что знал.

— Это самое, мадам, как вас зовут? — друг явно вспомнил уроки «Трех мушкетеров». Девчонки дружно смеялись, а темненькая, выпрямившись и приняв гордый вид, надула щеки и нарочито важно произнесла.

— Нихт мадам! Их бин мадмуазель! Мадмуазель Сюзанн!

— Их бин Саша, — обрадовался я подсказке. Она пожимала плечиками и улыбалась, теперь как-то беспомощно.

— Александр! Александр! — поправился я, поняв, в чем дело.

И опять это «о» и мягкое протяжное «Александе-е-ер» теплым ветром обдало меня с головы до ног. Мне показалось — я погружаюсь в волны, но не в наши студеные, а ласковые, парные, почти неосязаемые.

— Геен зи вэг! — вдруг ляпнул Витька фразу, считавшуюся в наших образованных кругах верхом совершенства в знании немецкого. Лица девчонок вытянулись беленькая потемнела, а Сюзанн посветлела.

— Нет, нет! — закричал я. — Стойте! Это, как его… (по ходу обозвал Витьку болваном). Ну скажи, как пригласить кататься, как будет гулять?

— Не помню, — пробормотал тот. Я замахал руками, прикладывая ладони к груди. Витька, надрывая мыслительные способности, посылал наверх то «мадмуазель», то «синьорина», то еще какую-то чушь. А мадмуазели только растерянно переглядывались и, перезваниваясь картавыми голосочками, по очереди твердили:

— Се киль я компраме? Нихт ферштеен.

Но все же наши потуги немного успокоили девчонок.

— У-у-у, чертовщина, — тер я висок, — ну как бы сказать-то?

И вдруг меня озарило:

— Во, это, рандеву! — и я еще несколько раз провопил обрадованно: — Рандеву! Рандеву!

Девчонки опять развеселились и, хлопая в ладоши, повторяли «рандеву». Сюзанн прыгала на одной ноге, а Жаннет села на палубу напротив Витьки, свесив ноги вдоль переборки, и слала ему воздушные поцелуи. Правда, они произносили это счастливое слово кто-то гортанно и без «а».

— Пройдемся! То есть, я хочу сказать, проедемся! — заголосил ошалевший от зацелованности Витька. — Геен нах хауз!

Жаннет что-то говорила моему другу и в потоке звуков мы вновь уловили знакомое.

— Промнемся, конечно!

Я пнул Витьку и, ударяя на о, подделываясь под специалиста, перевел:

— Виктор приглашает вас, мадмуазели, на променаж.