Дальняя пристань

Я вновь увидел слезы в глазах Нюрки, когда девятого мая шестьдесят восьмого года осмелился зайти в ее каморку. Она опять сидела в своем неизменном праздничном наряде перед портретом. На столе лежал малоформатный лист районной газеты. Слеза скатилась на лист и расплылась там темным пятном. На мой вопрос, почему деньги отсылаются так далеко, скрипуче ответила: «Остался он где-то там», — и махнула рукой на дверь.

Думаю, если когда-нибудь задумают поставить памятник загубленному, изуродованному войной человеческому счастью, и если будет рассматриваться проект такого памятника, то я бы предложил поставить на пьедестал пятидесятилетнюю Нюрку в девичьем платье с оборочками и башмаках образца тысяча девятьсот сорок первого года.

К каждой путине готовили две бригады. Это делалось просто: костяк постоянной бригады, состоявшей из профессиональных грузчиков, половинили и добирали каждую часть до двадцати пяти-тридцати человек, беря людей из других служб. В основном это были пожилые, когда-то работавшие в бригаде, или молодые, еще только зарабатывающие себе место «в профессионалах».

Каждую осень, самое трудное время года, из бригады уходили те, кто не выдерживал напряженный ритм изматывающего ежедневного труда. На их место становились ребята, показавшие себя в путину и в летнюю «страду».

Теперь бригаду делить не стали. Приняли вариант, на котором мы сошлись с директором в первую встречу после собрания. Дележ по сути невыгоден постоянной бригаде. За годы работы не только сложился единый многорукий организм, где были асы разных погрузок, но и существовали чисто человеческие отношения каждого к каждому. Любой грузчик понимал другого не то что с полуслова, а с полувзгляда. У каждой пары была своя пара приятелей — и мужики работали, не уставая, весь день.

Самолеты разгружают и грузят не так, как самоходные баржи или рефрижераторы. Катать бревна из воды в штабеля не то же самое, что разгружать уголь. Многие тонкости технологии, казалось бы, нехитрого дела требовали своих умельцев и организаторов.

Был случай — попал я как-то в аварийном порядке на выгрузку муки, где верховодили опытные грузчики. Время шло к ледоставу, а караван судов только прибыл на рейд с запасами муки, круп, сахара на всю долгую-долгую зиму. Неделю, не переставая, сновали катера с понтонами и халками от каравана к причалам и обратно. Мы разгружали с понтонов на пирс. Пот пропитал все поры одежды, во рту было солоно, ело глаза. С каждым мешком взбегать по пружинящему трапу, на высоту четырех метров было все тяжелее и тяжелее. Я завистливо поглядывал на сухонького грузчика Гаврилкина. Он заметил мой недоумевающе-завистливый взгляд и в перерыв, пока не пришвартовали следующий понтон, объяснил, как надо принимать мешок — не на плечо, а на спину, поддерживать снизу, не давая мешку съезжать. Что для быстрого взбега вверх по шаткому настилу трапа надо разгоняться на освобожденной площадке понтона:

— Чем лучше разбежишься, тем легче будет вверх подниматься.

Потом из своей хозяйственной сумки черного дерматина достал новый чистый мягкий мешок и, втолкнув один угол в другой, надел мне на голову.

— Вот и волосы драть не будешь, и пот впитается. А вообще, дорогой, надо иметь утирку. Он показал мне завязанное на шее галстуком и заправленное концами под рубаху длинное вафельное полотенце.

Потом, пройдя все циклы этой тяжелой работы, я на собственной спине ощутил, что, кроме силы, нужны и сноровка, и сообразительность, и опыт и самая простая привычка, позволяющая не теряться перед устрашающими цифрами необходимого к перемещению груза. Лишь доработавшись до «седьмого пота», после того, как научишься включать не второе, а уже четвертое дыхание, поймешь и смысл лукавой русской поговорки «Глаза боятся, а руки делают».

Так вот администрации делить профессионалов надвое было невыгодно, да и сами они расходились неохотно, лишь ввиду большой необходимости. Но, видимо, такова психология людей: узнав, что бригаду не разделяют, герои причалов удивились. А увидев нашу бригаду, обиделись и дали новичкам два одинаково задевающих и метких прозвища.

Если хотели показать, какие мы слабаки и неумехи, то нас называли «бичи в собственном соку». Немалая часть парней в бригаде не имела к бичам никакого отношения, это были лучшие ребята поселка. Обидная кличка задирала. Но вот дела стали поправляться. Нас все чаще с насмешливым уважением стали называть «бычки в масле». Но, несмотря на новый смысл, звучащий в прозвище, обидам опять не было конца. Вася Прутов, подвыпив в свободный день, говорил, слюнявя самокрутку (махорку он курил «из принципу»), Геше-братишке или серьезному тяжеловатому Кольке: «Ну, какой я бычок? Понятно, Елецкий или наш бригадир, а я бич природный…» Прутов был профессионал.

Вася сидел у окна и наслаждался переливами красок белой полярной ночи. Незаходящее солнце прыгало с одной ступеньки на другую, подбираясь все ближе к черте горизонта. Каждый прыжок рождал новую волну красок, от которых по стенам комнаты бежали разноцветные блики.