Дальние родственники

— Понимаю, — вежливо кивнул старший лейтенант. Было ему как-то покойно здесь, в прохладной библиотеке, разговаривать со старым… как он сказал… бригадмильцем… было приятно. И само исчезновение было какое-то… благородное, что ли, как в заграничном детективе каком-нибудь. Все так чинно, благородно, инсульт, пижама вельветовая, бритва заграничная, внук, корабль… Тихий океан, штурман. Неплохо бы, конечно, попросить майора направить его для опроса этого штурмана.

«Товарищ майор, — сказать, — мне тут по поводу пропавшего из Дома ветеранов командировочку выписать надо».

«На сколько?» — не поднимая головы, спросит майор.

«Дней на десять».

«Чего так долго, ты в своем уме? Куда это?» «Да на Тихий океан».

Да, вот тебе и мушкенум. Черт-те что за чепуха в голову лезет, уснешь здесь, пожалуй, в библиотеке.

Должно быть, устал старший лейтенант, совсем сбился с ног от постоянной спешки, и вправду задремал ненароком, потому что вдруг увидел перед собой молодого человека в халате и понял, что это врач.

— Здравствуйте, — сказал он и вовремя спохватился, что чуть было не сказал «Юрочка», — Юрий Анатольевич?

— Да, Юрий Анатольевич Моисеев.

— Кравченко Виктор Иванович. Прислали меня помочь…

— Я понимаю.

— Я уже немножко в курсе дела. Вам, строго говоря, угрозыск и не нужен.

— В каком смысле?

— У вас свой сыщик есть, художник Ефим Львович.

— А… — улыбнулся врач. — Это верно. Вездесущ и всезнающ. И добрейшая при этом душа.

— Приятный человек. Он какой художник?

— Театральный. Знаете, декорации, костюмы…

Старший лейтенант вдруг сообразил, что не был в театре, наверное, год, а может, и два. Когда ехал после демобилизации поступать в Московскую школу милиции, голова кружилась от счастья: столица, Третьяковка, Большой, Художественный, Театр на Таганке… Да вот как-то замотался с пропавшими без вести, хорошо еще, если выкроишь время подремать перед телевизором. Плохо это, неправильно. Система нужна. Майор Шкляр им все время твердит: в милиции, как в футболе, порядок бьет класс. Мол, если ты и не такого высокого класса сыщик, но порядок знаешь и блюдешь, всегда своего добьешься.

— Вы ведь лечите пропавшего… Харина?

— Да.

— Скажите, Юрий Анатольевич, действительно ли у него замечалось сильное улучшение? Я так понял со слов Ефим Львовича…

— Улучшение — не то слово. Владимир Григорьевич Харин — очень больной человек. Пять лет назад он перенес обширный инфаркт задней стенки… впрочем, это уже детали. Полгода назад — инсульт. Опять же, не входя в детали, скажу, что левая рука и левая нога очень ослабли в результате инсульта, стойкая гипертония, ишемическая болезнь — словом, целый букет, неприятный букет, поверьте, особенно в таком возрасте…

— Ему семьдесят восемь лет?

— Да, совершенно верно. Нельзя сказать, чтобы он совсем не оправился после инсульта, но все шло так медленно… И вдруг в один прекрасный день я застаю его другим человеком. Встал без палочки, даже приседание сделал, представляете? Давление, как у космонавта. Глазам и ушам своим не доверял… Хоть начинай верить после этого в чудеса. Нам, медикам, полагается быть скептиками, во всяких там целителей, знахарей и хилеров мы не верим. А тут хоть осеняй себя крестным знамением.

— Это… когда это случилось?

— Да совсем недавно.

— Такая быстрая поправка… она…

— Я был поражен, повторяю, глазам своим не верил.

— И как вы это объясняете? То есть я хочу сказать…

— В том-то и дело, что никак не могу объяснить. Накануне еле ползал, а назавтра принимает гостей и после этого…

— Да нет, никакой тут связи, конечно, быть не может. Просто так уж совпало…

— А вы этих гостей не видели?

— Нет.

— А у него часто бывали посетители?

— Да нет, насколько я знаю, ни родных у него, ни близких, один внук…

— Как вы считаете, Юрий Анатольевич, если бы вдруг Харин решил уйти, уехать куда-то, он мог бы сделать это? Я имею в виду его физическое состояние.

— В последние дни — да. Но насколько я знаю, ему и ехать не к кому, да он и чувствовал себя здесь как дома.

— Гм… Скажите, Юрий Анатольевич, по вашему мнению, мог Харин уехать куда-нибудь, ну, допустим, к внуку, никого не предупредив?

— Нет. Он на редкость деликатный человек. Знаете, из таких, что даже умирая, обязательно извинятся за причиняемые хлопоты.

— А… голова у него… Знаете, я в прошлом году разыскивал пожилую женщину, ее муж прибежал к нам, взволнованный, на секундочку, говорит, ее оставил около булочной. А она, оказывается, села в троллейбус, а где живет, не помнит.

— Возрастная дементность.

— Да, да, муж еще какую-то болезнь поминал…

— Болезнь Альцгеймера, наверное.

— Правильно, точно. Представляете, она села на троллейбус у Белорусского вокзала, а нашли мы ее только вечером в Северном порту… Внизу, у причалов. Седенькая такая старушка, спокойная. Мне уж потом муж рассказал, что до пенсии она секретарем парткома какого-то министерства была. Когда я ее вез, спрашиваю:

«А как вы сюда попали?»

А она так спокойно на меня посмотрела, даже как бы укоризненно. И спрашивает:

«А куда я попала?»

— Вот так. Да-а… Значит, у вас никаких идей в отношении Харина Владимира Григорьевича нет?