Дальние снега

— По истинной совести, насильно никаких денег из казны не бирывал, — отвечал Меншиков, — а долги с меня указом покойной государыни сняты, и указ тот дан руками сенатскими. Только и числится за мной казне сто червонцев золотом. А купчие в Питербурхе, в походной и домовой канцеляриях, найдете в полной справности. Поспрошайте у кабинет-секретаря Макарова, вице-канцлера Остермана да графа Левенвольда.

Ну, здесь он опять темнил, да подите дознайтесь о фальшивых купчих… И еще никому не дадено знать, что его миллиона два хранятся в частном амстердамском банке у Фанденбурха, на подставное имя купца Косогорова положенные. Золотые слитки переправил туда в бочках с дегтем с помощью того же купца, человека проверенного.

Плещеев хорошо ведал по долгу службы своей, что «все крадут» — и Долгорукие, и Голицыны без дрожи тянут. Но в меру. А этот, конюхов сын, по локоть засовывал руку в казну.

— Кому чего после ареста дарил, скажи подлинно, без утайки, — впивался в душу Плещеев, — что дал Варваре Арсеньевой? Слуг спросим…

— Дал одиннадцать тысяч, — кратко ответил Меншиков, — да три бриллиантовых пера.

— Отпиши, дабы возвратила.

После начального допроса Плещеев приказал Меншикову принести кавалерии, чтобы при свидетелях переписать их и отобрать.

Тяжело ступая, с окаменелым лицом, нес Александр Данилович ларец со своими наградами. В этом ларце черного лака была вся его жизнь, штурмы, атаки, рубки, верность… Был, правда, однажды такой час, когда сам он положил к ногам царя все награды и шпагу. Уличенный в приписке беглых крестьян, в насильственном захвате земель соседей, пришел к Петру в простом офицерском мундире и… вымолил прощение, хотя был наказан невиданным штрафом — двести тысяч рублей.

Внеся штраф, он, чтобы показать, мол, «отдал последнее», снял у себя во дворце гобелены, наклеил простые обои, спрятал богатое убранство. Но царь не принял маскарада, пригрозил наложить штраф еще больший, если все не будет, как прежде, соответствуя званию хозяина. И все возвратилось на место.

…Меншиков поставил ларец на стол перед Плещеевым, отбросил крышку. В глаза ударил огонь камней.

Вот этот орден — Андрея Первозванного, с алмазами на ленте — возложил сам Петр за храбрость при взятии Шведских судов адмирала Нумерса в устье Невы, четверть века назад… А этот получил из рук Петра за пленение штаба Мардерфельда и двадцати шести знамен. А звезда фельдмаршальская засияла после пленения напыженного Реншильда, пятерых его генералов и разгрома «непобедимых».

«Пишите, пишите, вояки, забирайте. Не вы штурмом лезли на стены Нарвы со шпагой в руке, не вы дрались в проломах Нотебургской крепости, не вы брали шведские фрегаты, не под вами пало за Полтавский бой три коня. И не вам Фридрих IV — за осаду Риги — вешал единственный в России датский орден Слона, а прусский король Фридрих-Вильгельм — орден Черного орла.

Берите, записывайте в реестр. Это у меня в шатре, а не у вас, ехидны, после Полтавского боя обедали шведские генералы Шлиппенбах и Гамильтон. Мне, а не вам царь шепнул: „Догони Карла, Данилыч, в долгу не останусь“. И кто ринулся с тремя конными и тремя пехотными полками за прядающим, доселе не знавшим поражений Карлом XII, — к Переволочне, наседал ему на пятки, сбивал шпоры, атакировал? Захватил артиллерию, казну, коней… Разве не я?.. Вот какие эти награды, что вы сейчас небрежно суете в свой канцелярский ранец».

Да еще получил он тогда в награду сорок три тысячи крепостных…

Ивашка Бушуев, вспотев от старания, выводил в книге описи: «Кавалерия датского ордена, на серебряном слоне крест, а в нем пять алмазов больших во лбу и в глазах, да еще чепь — двадцать два слона, двадцать две башенки золотые… Кавалерия польская с алмазами, орел белый финифтяной… Кавалерия прусская, орел с тридцатью восьмью бриллиантовыми звездами…»

«Считайте, скоты, лучше, не сбейтесь, два бриллиантика-то отвалились от времени…»

В течение трех дней делал Плещеев перепись вещей меншиковской фамилии, приказав присутствовать при этом и большой трапезной палате его холопам, чтобы обличали: может, что утаил их барин, передал кому? И управителя поместья Якова Некрасова, и жену Меншикова с детьми при переписи быть заставил.

Мария все дни просидела в углу, на стуле с потрескавшейся кожей, ничего не видя и не слыша. Только глубокая складка легла у нее меж бровей. Не было Марии никакого дела до всех этих платьев, драгоценностей — безнадежно сломалась жизнь, никогда не окажется рядом Федор.

И управитель Некрасов сидел с ввалившимися от горя глазами, готовый вцепиться в горло допросчику, онемевший от того, что происходило, от позора великого.

На третьи сутки заполняли уже семьдесят первый лист описи гардероба. Из открытых сундуков извлекли остатние кафтаны Александра Даниловича, башмаки, платья, старо- и новоманерную одежду, привезенную из Франции, Германии, Швеции, и особо — строевую, кавалерскую.