Дальний край

В столовой позвякивали посудой, накрывая к обеду. Петя находился в мечтательном настроении. Ему нравилось, что они будут вдвоем сидеть за столом, в пустом доме, есть простые деревенские блюда, а в саду засинеют сумерки. Что они будут делать вечером? Ему хотелось бы читать ей вслух длинный, чистый роман в старомодном духе.

Но вышло не так. К концу обеда погода разъяснилась, на западе легла узкая золотая полоска: знак тишины и доброго настроения в природе.

Они отправились гулять. Было еще мокро, но так тепло и тихо, как бывает милым майским вечером. Летали жуки, слабо гудя. Кусты полны влаги, того легкого серебра, что осыпается крупными каплями на проходящего. Ольга Александровна дышала глубоко и вольно.

- Все–таки,  говорила она:  лучшее, что создал Бог, это природа. Знаете, я так делю людей: кто природы не любит, не понимает, тот для меня ничто. У него пустое сердце.

Пете казалось это верным. И тысячу раз было верно сейчас, когда за лесом зажглась звезда, тонкий месяц проступил над крышей.

- Я много раз замечала: идешь вечером в городе, например, в Москве: сутолока, шум. И вдруг подымешь голову, над Тверским бульваром увидишь звезду… как это чудно. Отчего они никогда не надоедают? И что в них есть такое таинственное, восхищающее?

Они спускались легким склоном по фруктовому саду. Потом вышли через калитку в березовую рощу, еще круче сбегавшую вниз. Сквозь белые стволы блестело озеро. Пройдемте так,  сказала Ольга Александровна:  тропинкой по шоссе.

Березы были тридцатилетние, ровные, свежие. Они только что распустились; воздух насыщен их запахом, обаятельным весенним туманом.

- Отец не позволяет трогать леса, это его конек. У нас пятьсот десятин, из них четыреста лесу, но не срублено ни одного дерева. У него даже теория есть на этот счет, он вам все расскажет.

Лесу, действительно, было много. Петя не бывал раньше в этой губернии  из среднерусских, но тяготеющих уже к Западу, к Днепру. Здесь было иначе, чем в родных тульско–калужских краях. Гуще суглинок, влажней, главное, больше лесу. И лес основательней; он тянется на много верст, много в нем хвои и, верно, достаточно зверья.

Когда вышли к плотине, по которой проходило шоссе, небо вызвездило; облака разошлись, сладко пахло весной; в пруду слабо гас закат, едва тлея. И на той стороне, и с боков, впереди  все лес.

Сели на кучи сложенного камня, молча.

- Вот,  сказала Ольга Александровна:  вы видите наше Миленино, где я родилась, росла, выходила замуж и скоро начну стареть. Все я тут знаю, каждый кустик. И, говоря по правде…

Она замолчала и взяла его за руку.

- Говорить, или нет ?

Слабый озноб прошел по нем от прикосновения нежной руки, от слов, будто долго искавших выхода.

- Отчего же нет ,- прошептал он.  Разве вы не знаете, как я к вам отношусь?

- Да, скажу. Я вот что вам скажу, Петя,  что никогда я не была счастлива, нигде.

Она замолчала, несколько времени была недвижна.

- Замужество мое было ужасом...Ах, сплошная, холодная гадость. Во многом я сама виновата,  да, ведь, я была девчонкой. Главное,  прибавила она:  я его не любила, главное. А между тем... человек, ведь, хочет любви. Жизнь коротка, скоро седые волосы, и никогда... Фу, я начинаю завираться. Одним словом, счастье разделенной любви все же единственное счастье женщины.

Петя смотрел на нее влажными глазами и думал, что его, незаметного студента, она не полюбит никогда. Он вздохнул, закурил папиросу. В свете огонька ее глаза показались ему темней, печальней; они были устремлены на него.

Погас свет, снова вокруг была весенняя тишина. Слабо поквакивали лягушки; гудела выпь; вода бежала в мельничном колесе. Тихо хоркая, протянул запоздалый вальдшнеп. Бекас трубил в поднебесье.

- Пора, сказала Ольга Александровна:  пора нам домой.

Они встали. Вдали, из–за леса, послышались колокольчики.

- Верно, папа. Хотел завтра приехать, но, значит, заторопился.

Они медленно шли по шоссе в гору, к усадьбе. Сзади нагонял их экипаж. Еще не видно его было, а уж слышался скок пристяжных, голоса.  Вот и папа,- говорила Ольга Александровна.  Что он, тоже, за человек? Всю жизнь гнул спину за своими законами,  а сам над всем этим смеется. Ну, сенатором его назначат, а он говорит, что Сенат есть глупость четвертой степени. Он, собственно, любит только сады. Да меня, кажется.

В это время тройка настигла их.

- Стоп,  закричала Ольга Александровна.  Смерть или кошелек!

Лошади остановились. Из экипажа вылезли две фигуры.

- Все шутки,  сказал Александр Касьяныч.  Шутки, смех мало пугают философа.

Ольга Александровна обняла его.

- Ну, здравствуй. Кого еще привез с собой?

- А это, чтобы не было скучно. Царя звуков.

- Если позволите, Нолькен,  ответил другой голос.

Ольга Александровна смеялась, а Александр Касьяныч здоровался с Петей.

- Отлично сделали, что приехали. Рад видеть.