Дальний край

- Я тогда вою, - отвечала Лизавета.

- Ложусь на пол, как собака, и подвываю. Только это редко случается.  Она задумалась, потом прибавила:  нет, все–таки бывает. Вы не думайте, что я такая беспутная. Я иногда очень думаю и очень страдаю.

По лицу ее прошла тень, точно она вспомнила что–то тяжелое.

- Я - дрянь, - сказала она,  бездельная мерзавка.

- Не советую к ней приближаться, - пробормотал Алеша - он читал в газете о борцах - когда она в ущербе.

- Ты тоже дрянь, Алешка, - спокойно сказала Лизавета:  просто ты сволочь какая-то. Что я тебе, мешаю? Или пакость какую сделала?

- Это дело другое. А если ты в раже, унять тебя трудно.

И брат был прав. Пете скоро пришлось убедиться в этом. Случилось это утром, когда дома оставались только они вдвоем. Петя готовился к реферату, который должен был читать вечером, Лизавета возилась со шляпой, все было тихо.  Вдруг в квартире, этажом выше, началась возня, потом крик  и пронзительный детский вопль. Петя не сразу понял, в чем дело,  вопль продолжался, - он сообразил, и сердце его сразу заколотилось: бьют ребенка.

Не успел он опомниться, как что–то бурей пронеслось по квартире, хлопнула парадная дверь, и ураган помчался дальше. Задыхаясь, Петя выскочил тоже, и через минуту увидел, как Лизавета молотила кулаками в дверь. Возня стихла, дверь приотворилась. Выглянул человек в жилете, разгоряченный борьбой, и был сразу оглушен ее криком.

- Не сметь! Не сметь, слышите вы, да как вы... негодяй!

Петя успел схватить ее сзади, как–раз в тот момент, когда она размахнулась дать по физиономии.

Едва переводя дух, бледный, Петя крикнул ошеломленному человеку:

- Это безобразие, гадость!

- Пустите меня, - кричала Лизавета:  я не маленькая! Я сама знаю, что с ним надо сделать.

- Однако, по какому праву...в чужую квартиру?

Отец семейства был смущен, но начинал приходить в себя и скоро должен был рассердиться.

- По такому! Вас надо излупить самого, как сидорову козу ! ,- крикнула Лизавета.

Дверь захлопнулась; молча, бледные, они вернулись.

- Негодяй, - бормотала Лизавета: такой мерзавец, такой мерзавец! И зачем вы меня удерживали? Дала–б ему в морду, помнил бы.

Она сидела на диване, откинув назад голову. Петя в волнении ходил взад и вперед и отчасти даже был согласен с ней: действительно, не стоило удерживать.

Лизавета сидела недвижно. Взглянув на нее через минуту, он вдруг увидел, что глаза у ней закрыты и голова беспомощно свесилась на бок.

Петя испугался, бросился за водой. Потом он узнал, что нередко это с ней бывало: нервная приостановка деятельности сердца.

Через минуту она глубоко, мучительно вздохнула, будто разорвала путы, связывавшие грудь. Но она была слаба, и ему пришлось приподнять, слегка передвинуть ее по дивану, чтобы удобнее легла голова. Полуобняв ее, Петя вновь почувствовал прилив смутной, внеразумной симпатии к этому существу, несколько минут назад столь буйному, а теперь ослабевшему, как ребенок.

Верно, он глядел на нее с лаской; открыв глаза, Лизавета прищурилась, посмотрела на него внимательно, потом вдруг засмеялась, покраснела. Личико ее стало еще нежней, тоньше, и в блеске глаз Петя прочел что–то очень славное и радостное; что именно, он не мог еще сказать, но нечто было, несомненно.

- Ну, лежите смирно, - сказал он, почему–то тоже улыбаясь и слегка конфузливо.

- А то опять что–нибудь…

Лизавета глубоко вздохнула, приподнялась на локте и спустила вниз ноги; как всегда, платье ее высоко поднялось, и из волос выскочила гребенка.

- Теперь прошло, - сказала она, потянулась и весело зевнула, как большая, мягкая зверюга.

- Не говорите только Алешке, что я скандалила. А то будет смеяться. Этот Алешка... она задумалась:  такое брехло!

Она села к роялю и заиграла. Тушэ, как и вся она, было мягкое, но ни одной пьесы не могла она сыграть, не сбиваясь с такта: что–то ей мешало.

Петя ушел к себе, хотел продолжать работу, но не мог; слушал Лизавету, слушал глухой шум Москвы, глядел на блиставшие в солнце листья клена, на двух каменных львов на воротах барского особняка, и ему казалось, что эта новая жизнь, новые люди, Лизавета отрывают его от прежнего: он становится уже немного другим. Он вздохнул. Хорошо это или нет? Он вспомнил Петербург и подумал, что, пожалуй, и хорошо. Здесь прочнее и проще ему жить. Прежние мысли о бесцельности и бессмысленности жизни, приходили реже и не хотелось на них останавливаться. Ответов никаких он не знал, но росло в нем какое–то здоровое, радостное чувство; мысль о самоубийстве вызывала уже смутное, но несомненное неодобрение.

В том роде занятий, который Петя выбрал - он поступил на юридический факультет - мелькало тоже что–то иное; он думал теперь об обществе, народе и своей роли в жизни.