- Анисья, - сказала тетушка: кофе барину, да разогрей бараночек, да лепешки, верно, готовы. Подай сюда.
В комнате топилась печь; пахло дымком растопок, за окном синел яркий день. Алеша приподнялся, взглянул на разрисованные морозом стекла, увидел березы, окутанные туманом инее, солнце, и глубокая, светлая радость залила его. Жизнь, жизнь! Молодость, любовь, счастье! Голова Алеши закружилась.
- Тетя, - сказал он, немного задыхающимся голосом: пойдите-ка сюда.
Тетушка подошла степенно, с озабоченным видом; она была еще в белом утреннем чепце, но уже тщательно вымытая. От нее пахло старинными духами.
- Может быть, с калачом лучше хочешь? ,- спросила она, и у ней был такой вид, что пить кофе с калачом или без него - вопрос серьезный.
- Дорогая, - шепнул Алеша, и вдруг крепко обнял, захохотал, стал целовать и мять ее. Вы славная тетушка, вы моя хорошая!
Аглая Михайловна сначала была смущена, потом увидела слезы, блеснувшие в Алешиных глазах, поняла все, и сама заморгала.
- Ну, слава Богу, слава Богу, - бормотала она: значит, Он не желал твоей гибели.
Минуту спустя Алеша жадно пил кофе с любимыми горячими лепешками, а тетушка, сидя рядом, говорила:
Я человек старый, и меня на другой лад не переделаешь. Полагаю я, что Лиза должна была мне написать о своей свадьбе заранее, так я считаю. Она добрая девушка, но легкомысленная. А я недовольна ,- забыла меня. Так же и насчет твоей истории: я считаю, что это промысел Божий, урок, который дается тебе в назидание, быть может, для изменения твоей жизни.
- Да что менять-то, что? ,- почти вскрикнул Алеша. Тетя Аглая, ей Богу, нечего. Ну, я молод, мне жить хочется, это верно.
- То–то вот и есть, что вы теперь не такие, как была молодежь в наше время. Все о себе, для себя…
- Это правда, тетушка, - сказал Алеша: я для себя живу. Ничего, - прибавил он беззаботно: как–нибудь проживем. Я, ведь, другим не мешаю, пусть как хотят устраиваются. А вы взгляните, какое солнце, какой иней замечательный. На салазках бы сейчас, на лыжах...
- Вот именно я и не позволю.
И тетушка проявила довольно большую стойкость: пока окончательно не поправится - никуда.
Алеша провел в ее мягком, теплом углу недели две. Лизавете написали, изложили причины задержки. Алеша же развлекался игрой на китайском бильярде и раскладываньем с тетушкой пасьянсов.
Иногда приезжал молодой сосед, помещик, румяный, свежий. Он очень почитал тетушку, целовал ей руку и сначала немного стеснялся Алеши, как человека столичнаго. Потом привык, и они вместе играли в бикс.
- Очень сожалею, - говорил сосед, потирая руки: что здесь нет настоящаго бильярда. Да. Мы сыграли бы с вами пирамидку. Разумеется, без интересу. Так на так. Да, да. Так на так.
Потом он расспрашивал его о его приключении.
- Могли замерзнуть. Скажите, пожалуйста. Как жаль! Вот какой опасный случай. Да.
Слово «да», и «так, так» он прибавлял почти к каждой фразе.
Некоторые помещики приезжали даже поздравлять Аглаю Михайловну с благополучным исходом Алешиной истории. Алеше все нравилось. И помещики коренные, и генералы, и прасолы, которых тоже приходилось видеть.
Но больше всех понравилась Анна Львовна, молодая дама, которую не очень чтила тетушка ; из села Серебряный Бор.
Эта Анна Львовна была вдова, жила частью в деревне, частью за границей, преимущественно в Ницце, как многие русские помещики; в деревне же вела энергический образ жизни, хозяйничала, ездила по гостям и охотилась; у нее была свора борзых, и нередко скакала она по полям, на поджаром своем англо–арабе; соседи принимали ее в настоящие охоты. Не дурак она была и выпить, но знала меру; могла рассказать анекдот; когда бывала в ударе, плясала русскую и неплохо пела под гитару.
С Алешей у них сразу установились дружественные отношения. Не прошло четырех дней, как у подъезда снова загремели бубенцы ее тройки. Очень усатый кучер осадил коней, из узких городских санок выскочила Анна Львовна в шубке, берете, с огнем горящими щеками; кучер отирал оледенелые усы; лошади под синей сеткой объезжали двор шагом. За деревьями парка, изнемогавшими под инеем, вставала луна.
— Ну, — сказала она, поблескивая темными глазами: — выздоровели? Как дела?
Алеша знал, что теперь никакая тетушка не удержит его дома. Да и на самом деле — он был здоров.
Наскоро пили они чай со свежим маслом и баранками, разогретыми на самоваре. Аглая Михайловна, впрочем, была суховата с гостьей: сидела особенно важно, в своей белой кофте, и по временам выходила из комнаты — с значительным выражением.
— Салазки есть? — спросила Анна Львовна, откусывая крепкими зубами хлеб с маслом. — Должны быть; пойдемте кататься с пруда. Тут пруд хорош, я знаю. И вечера такого нельзя упускать.
Ее гибкая фигура, тонкая шее и вздрагивающия ноздри говорили, что ничего не следует упускать в жизни. Чем–то она напоминала скаковую лошадь.
— Голову не сверните себе, — сказала тетушка, когда они встали, и недовольно поправила наколку. — Алеша и так чуть не замерз… Там есть прорубь, на речке, осторожнее.
— Не бойтесь, — крикнула из прихожей Анна Львовна: — целы будем!