Пете было немного смешно и весело. Полагается, что жених и невеста не видятся в день свадьбы, но здесь они жили на одной квартире, и поминутно Петя слышал топот резвых ног — Лизавета забегала к нему «на минутку», что–то сказать, о чем–то спросить, но, в конце концов, они просто целовались, и розовая, горячая Лизавета бомбой вылетала из его комнаты, дрыгая ногами и хохоча.
В три часа явился Федюка во фраке, белом галстухе. Он был встречен аплодисментами, но не одобрил этого.
— Что же смешного? Чего смеяться? Что–ж, шаферу прикажете в блузе быть?
И Федюка деятельно взялся за роль церемониймейстера: расписал, куда кому садиться, кому ехать вперед, как возвращаться. Когда он узнал, что карета всего одна, и в нее, кроме невесты, хочет сесть еще человека четыре — было холодно — Федюка всплеснул руками. Нет, такую свадьбу в казармах никогда не сочтут за стародворянскую!
Наконец, карета приехала. Федюка взглянул на нее из окна, и толстое лицо его и даже шея покраснели.
— Кто же… з–заказал… это? — спросил он срывающимся голосом.
Петя сконфузился. Правда, утром, на Арбатской площади карета выглядела лучше. Да он и не знал, что одна лошадь хромает.
— Зато большая, — сказал он несмело.
Это было верно. Бока кареты выпирало, и возможно, что туда поместилось бы человек восемь.
Федюка вытер лоб цветным платочком.
— Ну, дорогой мой, не будь вы жених, я нашел бы для вас выражение… тово… непарламентское. В этакой карете… Фу ты, Боже мой!
Федюка шумно вздохнул. Плохо выходило дело с фешенебельной свадьбой!
Разумеется, карета назначалась для невесты. Когда Лизавета в коротенькой шубке и капоре, легко сбежав по лестнице, прыгнула в отворенную дверцу, за ней вскочила Зина и две барышни. К полному огорчению Федюки, туда забрались еще три студента.
— Дядя, — сказал кучеру студент: — довезешь? Говорят, лошади твои больно резвы, так ты уж полегче.
Кучер обернул бородатое лицо, добродушное, с заиндевелыми усами.
— Доставим, барин. Днище у нас слабо, это действительно: как на ухабах оказывает, много–то народу и нельзя садиться, а то неровен час… — Возница ухмыльнулся. — Постараемся.
Федюка плюнул и пошел за Петей: они должны были ехать на лихаче, чтобы попасть в церковь раньше.
Петя неясно соображал, какие наставления, укоры читал ему Федюка — легкий туман, веселый, смеющийся, был в его голове. Пускай Федюка говорит вздор, и не нужно церемоний для его сердца, — но раз принято, что ездят в церковь, венчаются, он готов, конечно. Разве это трудно? Пускай Федюка волнуется, пусть лихач мчит, значит, так надо, — как надо было, чтобы его путь пересекла блестящая комета, увлекающая теперь его за собой. И Петя мчался на рысаке, туманно и сладостно мечтал о своей комете, а комета трусцой тащилась к Сухаревой, топоча по временам ногами от нетерпения.
— Ты вообрази себе, — говорила Зина. — Трах, дно вываливается, лошади бегут. Значит, и мы должны бежать, не выходя отсюда же, из кареты.
— Это сцена из кинематографа, — сказал студент, — это невозможно.
— Я и побегу. А вы думаете что? — говорила Лизавета — неужели думаете плакать буду?
В таком настроении плыли они с полчаса.
Но когда приехали в церковь, когда вышли их встречать, Лизавета вдруг притихла и слегка побледнела. Все в церкви имели вид сдержанный, серьезный: делается дело, а не шутки шутят. В тусклой мгле храма, прорывавшейся золотом свечей — их зажигал субъект в теплых калошах — Лизавета увидела Петю, в ловком, как ей показалось, мундире, с бледным лицом. К ней подошла Клавдия, потом низко поклонился Степан. Она разговаривала с Федюкой, но чувствовала его присутствие, и, обернувшись, встретилась с его взором; ее поразило его скорбное и вместе — преданное, благоговейное выражение.
— Вы мой шафер, кажется? — спросила она, слегка задыхаясь, поправляя рукой цветок на корсаже.
— Да, — сказал Степан коротко.
— Я не знаю, я непременно что–нибудь напутаю, навру… вы мне помогайте тогда…
Лизавета, правда, начала сильно трусить и смущаться. Церковь понемногу наполнялась. Центром любопытства была она, и кроме того, ей смутно чудилось, что все же это не простой обряд. Сейчас она должна открыто исповедать свою любовь, взять исполнение обета. Словами она не могла бы передать своих чувств; но чувства эти переполняли ее.
Они вспыхнули и в душе Пети, с неожиданной для него силой.
Когда они с Лизаветой стали позади священника, в смирении, смущении, а он произносил простые и значительные слова молитв, — Петя почувствовал, как захватывает у него дух, какой высший и торжественнейший это момент их жизни.
Лизавета вздыхала, трепетный румянец пробегал по ее лицу. Подведя их к аналою, священник обернулся. В его черных глазах, грудном голосе, в камилавке и белой ризе было что–то древнее, восточное.
— Имеете ли твердое намерение вступить в брак? — спросил он у Пети. — Не обещали ли другой?
Потом его блестящие глаза перешли на Лизавету. Он дал им кольца и, когда Петя в растерянности стал было надевать свое, строго сказал:
— Погодите, сперва обменяйтесь с невестой.