Дальний свет

Свечение застилось подчас летящей белой пеленой, она мешала смотреть. Дыхание тогда смешивалось с метелью, становилось тяжёлым и вязким, как шаги в этих снегах, и расстояние почти не таяло, сокращаясь по вершку, но всё же сокращаясь — медленно, медленно…

Несколько раз качнуло в сторону. Не падать. Падать здесь нельзя. Всё же потеряв равновесие на последнем шаге, она обвила столб свободной рукой. Крепко удерживаясь, подняла голову: вот и фонарь. Защищённый крепкой решёткой, он бросал с высоты одинокий свет.

Кто бы напомнил теперь, зачем я шла сюда.

Китти сделала ещё несколько шагов. По-прежнему прижимая правую руку, огляделась вокруг. Ах да, она же хотела посмотреть…

Она осторожно отняла руку от пояса, повернула ладонь, чтоб видеть. В свете фонаря красное было не очень красным, но да, это кровь.

Значит, не показалось…

Видимо, отменяется поезд на Ринордийск, да и вообще всё. Те силы, которые ещё оставались, разом как-то обесценились, как это делают просроченные бумажки. Машинально ища поддержки, она опустила руку в правый карман, за шпилькой.

Сейчас всё пальто измажу.

Она ещё попыталась прикинуть, насколько это теперь важно и имеет ли значение, но в следующий миг обнаружила себя в снегу, опустившейся на колени.

Почему я сижу? Я же стояла.

Наверно, отключилась и сама не заметила.

Шпильки в кармане не было. Может быть, выпала по дороге. Тогда возвращаться по тому же пути, пытаться найти в темноте, в этих сугробах… конечно, бесполезно.

А может, не сейчас, где-то ещё раньше.

Мне пригрезилось это, или я клала в какой-то момент её в снег?

Она попыталась подняться, не смогла. Белое и сыпучее вокруг притянуло обратно. Странно, оно было ничуть не холодным, вообще никаким — только для виду.

Наверно, это уже агония.

Странно, мне казалось, умирают по-другому.

Мне казалось…

Но мысли завернулись, замкнулись в круг, и Китти перестала их слышать. Тогда она подняла голову — туда, где светило.

Тысячи снежинок падали из черноты наверху. Они кружили необъятно, из края в край, им не было конца и не было начала, где они зарождались бы точками; они появлялись сразу — маленькие белые звёзды, вспыхивали искристым пламенем в свете фонаря, проносились и падали, тихо падали, пропадая из виду.

Наверно, теперь-то они будут лететь всегда. Здесь нет иной границы, как будто все, кто был нужен, и так уже рядом.

Они были красивые, почти прозрачные — там, под фонарём, и Китти подставила им свободную левую руку.

Снег ложился на её ладонь и почти тут же таял.

Значит, наверно, ещё не всё. Если бы всё, они бы не таяли. У трупа температура окружающей среды.

Несколько снежинок упало и задержалось на коже.

— Не тают, — прошептала Китти.

Она крепко сжала ладонь. В это же мгновенье позади послышались шаги — слишком лёгкие, чтоб принадлежать живому человеку, слишком различимые, чтоб быть плодом воображения.

Китти чуть-чуть, сколько смогла, приобернулась:

— Фройляйн? Это вы?

Часть III

Ich ritze mir ins Fleisch, die Zeit in mir entweicht,

Ich werde stark sein, bis zum letzten Atemzug.

Sind wir die Schändlichkeit, der Makel Menschlichkeit

Und nicht viel mehr als Arroganz und Selbstbetrug?

Mantus[4]