Дальний свет

— Дурачок, — Китти долго моргнула. — Это же всё не по-настоящему. Одна только иллюзия, игра теней и света.

— То есть, — он весь подобрался, — в действительности Ринордийск не разрушен? Правильно я понимаю?

— Ринордийск никогда не может быть разрушен. Он только перерождается. Я покажу тебе, — она вытянула руку, указывая куда-то за плечо Феликса. — Видишь, вон там? На горизонте?

Феликс развернулся и попытался вглядеться. Сначала он не увидел ничего, что отличалось бы от уже привычной картины, но следом на горизонте проблеснуло яркое зарево. Сперва далёкое, оно приближалось и становилось всё отчётливей — или, может, каким-то образом они сами придвинулись к нему. Когда расстояние сделалось совсем небольшим и так замерло, Китти жестом предложила подойти.

Он увидел большое сверкающее колесо. Узорчатые спицы размеренно вращались, и с ними поднимались и опускались чаши. Одни были наполнены огнём, другие — углем или цветами, некоторые казались пустыми. По мере того, как раз за разом совершались круги, в середине колеса разгоралось свечение — всё шире и ярче. Вот наконец оно разрослось настолько, что стала заметна маленькая извивающаяся фигурка. Напряжённо всмотревшись, Феликс понял, что это Танцующий зверь.

— Что это? — он оглянулся к Китти. — Что тут происходит?

Она лишь пристально смотрела на колесо и не двигалась.

— Так возрождается Ринордийск. Из раза в раз, из века в век, но в промежутке всегда проходит огромное время, и новые поколения не могут помнить, что так когда-то уже было. Это таинство, вроде священного обряда, который проводит сам город. Тебе на самом деле выпал редкий шанс — может быть, единственный за всю историю. Навряд ли кто-то из живых людей присутствовал раньше при этом процессе.

Огоньки самых разных цветов выплывали из чаш и слетались к центру. Они вливались в общее сияние, наполняли его новыми и новыми красками.

— И для чего так в этот раз? — почти шёпотом спросил Феликс. — Я должен сейчас что-то сделать?

— Ты не должен. Но при желании можешь вмешаться и решить, каков будет результат. Каждый раз Ринордийск получается немного другим, хотя и всегда остаётся собой. Это очень зависит от самого действа, от того, как сложатся линии и огни. Разумеется, если кому-то в тот момент случится находиться рядом, он будет способен изменить очень многое.

— Каким же образом?

— Коснувшись колеса, ты вплетёшь себя в будущий город, станешь его ликом, голосом. Его душой, которую не видно и которая в то же время везде, в каждом доме и каждой улице. В каком-то смысле город — это и будешь ты. Все твои надежды, мечты и чаяния — они определят сам дух Ринордийска, то, каким он станет, когда возродится. По крайней мере, на этот цикл.

Феликс осторожно подался к колесу.

— Значит, от меня зависит, как здесь всё пойдёт теперь?

— Да, — Китти смотрела куда-то в сторону.

— А люди? Они тоже станут другими? Смогут, например, сделаться лучше и правильнее?

— Именно.

— И город будет таким, как мне хотелось?

— Это будет твой идеальный Ринордийск, каким ты всегда хотел его видеть.

— То есть, практически, — проговорил Феликс совсем тихо, — тогда я воплощаю в действительность… почти утопию?

Он сам даже не смог поверить в то, что сказал. Полные чаши вращались, колесо мерцало и переливалось. Указав на него, Феликс обернулся:

— Можно?

Китти кивнула.

Он уже двинулся было к узорчатым спицам и сиянию внутри, когда мысль поразила вдруг, заставила отпрянуть.

— Нет, — он нервно рассмеялся, попятился ещё дальше. — Нет, не хочу так, не могу. Нет, буду и не обсуждается, нет. Нет.

Он обнаружил, что сидит, прижавшись спиной к ограждающему бортику, и что его всего трясёт, то ли от пережитого в секунду испуга, то ли оттого, что на крыше по-прежнему холодно.

Китти стояла у него за плечом.

— Что случилось? — спросила она спокойно.

— Я совсем не так хотел, совсем другого. Я всю жизнь был против диктатуры. И теперь устроить её своими руками, как будто все эти речи и прекрасные идеи — одна только болтовня и ничего не стоили?

Он поднял голову к Китти.

— Я слишком хорошо помню, как это: когда ты желаешь одного, но существовать вынужден по совершенно иным правилам. Потому что кто-то другой формировал этот мир и кто-то решил, что так будет лучше. Я, конечно, тоже хотел, чтоб всё было по-моему, как любой человек, но чтоб вот так… Ведь это, получается, против всего, к чему я стремился. Нет, так я не согласен.

Феликс отдышался и смог наконец подняться. Стало как будто даже легче и захотелось улыбнуться, хотя ещё ничего не решено было с ним самим. И, Феликс понимал это, будущее не сулило ему хороших перспектив.

— Но тогда, — несколько задумчиво проговорила Китти, — у тебя только один путь. Ты можешь пойти со мной.

— Скитаться по мирам? — Феликс посмотрел на неё и усмехнулся. — Хорошо. Я согласен.

Китти распахнула глаза.

— Но ведь… — пробормотала она. — Ты всегда боялся этого. Больше всего на свете.

— Ну, мы же пойдём вместе. Не думаю, что тогда это будет иметь значение.

— Правда? — на лице её отразилось искреннее удивление.

— Разумеется, правда. Могла бы не спрашивать.