Дальний умысел

На столе располагались полукругом принадлежности его святого ремесла: записная книжка с нужными мыслями и оборотами речи, дневник с глубокими соображениями насчет жизни вообще и перечнями дневных свершений, частокол авторучек и бутылка полуиспарившихся черных чернил. Испарять чернила – это изобрел сам Пипер. Он ведь писал для потомства, и важнее всего было, чтобы написанное сохранилось как можно дольше и не поблекло. Одно время Пипер, в подражание Киплингу, употреблял индийские чернила, но они залепляли перо на первом же слове. Потом он сделал не чаянное открытие: если не закупоривать в сухой комнате бутыль Уотерменовских Полуночных чернил, то они густеют получше индийских, сохраняя, однако, текучесть достаточную, чтобы написать целое предложение, не протирая пера носовым платком. Страницы с золотистым чернильным отливом выглядели очень значительно, а чтобы сберечь свой труд от времени, Пипер покупал гроссбухи в кожаных переплетах, предназначенные для старомодного счетоводства и нотариальных контор, и, невзирая на вертикальную разлиновку, начинял их своими романами. Всякий заполненный гроссбух был в некотором роде законченным произведением искусства. Почерк Пипера – мелкий и поразительно ровный – струился по страницам сплошным потоком. В романах его диалогов было очень мало, а уж если разговаривали, то полновесными, насыщенными и нескончаемыми предложениями; так что ни абзацев, ни пробелов почти не было. Все гроссбухи тщательно сохранялись. Когда-нибудь, может быть даже после его смерти, когда гений его станет очевиден, ученые проследят по этим нетленным листам его творческий путь. Следовало принять во внимание потомство.

Но ни пылесос за стеной, ни вторжения хозяйки и уборщиц принимать во внимание не следовало. Пипер дорожил своим рабочим временем, а работал он по утрам. После обеда он прогуливался по той приморской аллее, возле которой жил в данный момент. После чая Пипер снова писал, а после ужина – читал: сначала написанное за день, затем – роман, принятый за образец. Читалось ему все-таки быстрее, чем писалось, и «Тяжелые времена», «Ностромо», «Женский портрет», «Миддлмарч» и «Волшебную гору» он знал досконально, а «Сыновей и любовников» буквально от корки до корки. Так, читая одни только шедевры величайших писателей, он оградил себя от зловредного влияния мелкотравчатых романистов.