Дальний умысел

– Ну поглядите, что вы наделали, – завыла Соня. Пипер лишился чувств.

– Это мы сейчас, – заверил Макморди. – Аттика у нас покажется детским праздником! – И он пришлепнул на лицо Пиперу кислородную маску. Когда Пипера приняли из машины в носилки, он выглядел мертвее убитого. Залитое кровью и залепленное маской лицо потемнело: в суматохе забыли включить подачу кислорода.

– Он еще жив? – спросил репортер, не отстававший от машины.

– Кто знает? – восторженно отозвался Макморди. Пипера понесли в приемный покой, а испятнанная кровью Соня пыталась унять ошалевшую медсестру.

– Какой-то ужас! В жизни не видела ничего подобного! И это в моей машине! – кричала она на газетчиков и телерепортеров, пока ее не уволокли вслед за пациентом. Когда окровавленные носилки с телом Пипера были погружены на каталку и увезены, Макморди удовлетворенно потер руки. Кругом жужжали телекамеры. Мистер Хатчмейер будет доволен. Товар лицом.

Мистер Хатчмейер был доволен. Он наблюдал побоище по телевизору с явственным одобрением и со всем пылом любителя драк.

– Давай, малый! – заорал он, когда молодой сионист сшиб с ног безвинного пассажира-японца плакатом с надписью: «Помни и не забывай». Сбоку возник полицейский, но его тут же повергла чья-то невидимая рука. Телеизображение затряслось: оператор получил пинка под зад. Потом стало отчетливо видно пожилую женщину, простертую в крови.

– Здорово, – сказал Хатчмейер, – молодец Макморди. Умеет парень проворачивать дела.

– По-твоему умеет, – неодобрительно отозвалась Бэби.

– Что значит по-моему? – отвлекся от экрана Хатчмейер. Бэби пожала плечами.

– Я вообще насилия не одобряю.

– Как так не одобряешь? Без насилия не обойтись. Жизнь есть жизнь: кто кого. Не разбив яиц, яичницы не сделаешь.

Бэби пристально смотрела на экран.

– Из тех двоих уже сделали.

– А это человеческая природа, – сказал Хатчмейер, – человеческую природу не я изобрел.

– Ну да, ты ее просто эксплуатируешь.

– Жить-то надо.

– Кому как, – возразила Бэби. – Тебе надо, а вон та – умирай.

– С тобой говорить – что дерьмо толочь, – рассердился Хатчмейер.

– Самое для тебя подходящее занятие, – сказала Бэби. Хатчмейер уставился на экран, чтоб не видеть и не слышать жены. Из таможни появился отряд полиции с Пипером.

– Вот он, – сказал Хатчмейер. – Видать, обделался с перепугу, Бэби глянула и вздохнула. Затравленно озиравшийся Пипер вполне отвечал ее надеждам: молодой бледный, чувствительный и ужасно уязвимый. Как Китс под Ватерлоо.

– Кто эта толстуха рядом с Макморди? – спросила она, когда Соня заехала в пах живописному украинцу, плюнувшему ей на платье.

– Да это моя девочка! – радостно вскричал Хатчмейер. Бэби недоверчиво поглядела на него.

– Шутишь. Этой медведице только штанги выжимать, а если тебя разок обожмет – из бандажа выскочишь.

– К дьяволу мой бандаж! – опять рассердился Хатчмейер. – Я тебе просто говорю, что эта лапочка-малышечка торгует книгами, как богиня.

– Торговать, может, и торгует, – сказала Бэби. – Но какая она «лапочка-малышечка» – видней тому русскому, который из-за нее корячится на мостовой. Как, ты сказал, ее зовут?

– Соня Футл, – мечтательно ответствовал Хатчмейер.

– Похоже на то, – согласилась Бэби. – Ишь ведь как она отфутболила того дюжего ирландца. Спасибо, если бедняга когда-нибудь на ноги встанет.

– А ну тебя знаешь куда, – сказал Хатчмейер и удалился в свой кабинет, чтоб не расстраиваться от язвительных комментариев Бэби. Он позвонил в нью-йоркское отделение и велел сделать машинный перерасчет тиража романа «Девства ради помедлите о мужчины», исходя из того, что автор заново разрекламирован. Потом заказал в типографии плюс полмиллиона. Наконец выторговал в Голливуде пятипроцентную надбавку за телесерийный показ. И все это время его осаждал соблазнительный образ Сони Футл и донимали размышления, как бы естественным путем отправить на тот свет останки мисс Пенобскот 1935 года, не расставаясь с двадцатью миллионами долларов. Может, Макморди что-нибудь придумает. Задавить бы ее, гадюку, тем же сексом. А что, это как раз естественно. И кстати, Пипер прямо кидается на старух. Да, это, пожалуй, мысль.

* * *

В травматологическом отделении Рузвельтовской больницы терапевты и хирурги боролись за жизнь Пипера. С виду было понятно, что он истек кровью от раны в голове, а между тем налицо все симптомы удушья – словом, отчаянная путаница. И от медсестры никакого толку.

– Тот сказал, что этот кровью обольется, – говорила она главному хирургу, который и так видел, что крови хватает. – И говорит, нужно, мол, переливание. Я-то не хотела, и этот говорит, что не хочет, она тоже: нет, мол, а тот хвать бутыль, этот вырубился, его на реанимацию, а я…

– Ее – на транквилизатор, – громогласно распорядился главный хирург, и визжащую сестру утащили куда надо. Обритый Пипер лежал на операционном столе. Его побрили, пытаясь, выяснить, где же рана.