Дальний Восток: иероглиф пространства. Уроки географии и демографии

Хребет страны – протянувшийся на 9288 км стальной Транссиб, продублированный для прочности асфальтовой лентой и перекрещивающийся с Енисеем. Вот она, наша декартова система координат с точкой отсчёта в Сибири. Наш крест.

Что есть у нас? Бесконечная география – и шагреневая, неравномерная демография. Они срослись – плоть земная и плоть человеческая, они превращаются друг в друга в бесконечном круговороте. Земля, политая потом и кровью, переплавленная в слова и мелодии, перестаёт быть только территорией – она сливается с человеком, объединяя гео– и био-; именно поэтому столь болезненны попытки отторжения даже никчёмной, казалось бы, скалы в Охотском море, бесполезного островка на Уссури.

Крылато-анекдотную фразу «куда я денусь с подводной лодки» можно понимать и так: субмарину оставить невозможно даже не по техническим причинам, а просто потому, что нельзя покидать свой пост, торпедный или реакторный отсек: подведёшь всех, с кем выпало оказаться в одном корабле. Поэтому: куда мы денемся с выпавшей нам передовой? Порученный тебе участок фронта оставлять нельзя. Как не оставил его сталинградский сержант Путилов, перед смертью зажав зубами перебитый телефонный провод.

Мне кажется, что невероятная страна наша жива этими неразрывными проводами и неубиваемыми сержантами.

* * *

Есть меньшинства национальные, религиозные… Мы – меньшинство географическое.

Численность живущих на Дальнем Востоке – на уровне статистической погрешности: то ли есть мы, то ли нет нас вовсе.

Очень не хочется, чтобы конец географии означал конец демографии.

Что останется от нас на этой странной, редкой земле?

Люди – ещё не родившиеся, ныне живущие и давно ушедшие, ставшие самой этой землёй.

Города – построенные, заложенные и лишь задуманные, которые ещё появятся в будущем.

Трассы, теплотрассы, взлётные полосы.

Нефть – выкачанная из недр, сгоревшая в моторах, воплотившаяся в пластиковых пакетах, которые образуют в океане мусорные материки.

Бетонные заборы архитектора Лахмана – те, что с выпуклыми ромбиками. Ими можно перепоясать весь бывший Союз. Даже странно, что они ещё не стали жертвами законов постсоветских государств о «декоммунизации».

Другие заборы – из «рулёжек», дырчатых металлических пластин с полевых аэродромов.

Двухсотлитровые железные бочки из-под топлива.

Кухтыли – обмотанные канатом стеклянные поплавки от рыбацких сетей.

Старые автомобильные покрышки, из которых делают кранцы, свисающие с судовых бортов.

Бараки – жильё первопроходцев, следующий после палатки или землянки этап: армейские, геологические, зэковские…

Телогрейки, шинели, камуфляж, моряцкие робы.

Синяя изолента, которой оборачивают всё – от электрической проводки до автоматных магазинов.

Рыбки и чёртики, которых плели из трубочек от капельниц матросы в госпитале.

Колымские могилы, за которыми давно некому ухаживать: все умерли или уехали.

Стройные, остроклювые геологические молотки, отличающиеся от обычных бытовых молотков, как торпедный катер от речной баржи.

Чифирь, национальный напиток арестантов и дальнобойщиков, и спирт – вместо кофе и виски джек-лондоновских старателей. «Даже самые крутые люди, каких я знал, – рыбаки с Ньюфаундленда – так с судьбой не шутят», – сказал Фарли Моуэт, когда его в Якутии не то в Магадане угостили неразбавленным шилом.

Останется ли от нас что-то – навсегда? Или – всё разрушится, зарастёт, растворится, исчезнет, подобно кильватерному следу и звуковому пунктиру морзянки?

Не знаю.

Знаю другое: главное – это слово, которое человек отправляет в эфир.