Дальний Восток: иероглиф пространства. Уроки географии и демографии

Бухту в центре будущего города назвали Золотым Рогом, пролив, отделяющий материковый Владивосток от Русского острова, – Босфором-Восточным. В советской школе нам объясняли, что очертания бухты и пролива напомнили Муравьёву-Амурскому Стамбул. Тогда это объяснение удовлетворяло. Потом я понял, что дело не в Стамбуле, а в Константинополе – «Втором Риме». В 1850-х Россия, проиграв войну за Царьград, как бы в компенсацию снабдила новую восточную гавань византийскими названиями: наши Римы отрастают, как головы Лернейской гидры, все не переру́бите. Золотой Рог и Босфор-Восточный символизировали перечёркнутые Крымской войной, но оставшиеся живыми мечты. Владивосток – побочное дитя той неудачной войны – с рождения претендовал на статус запасного, уже четвёртого (после Москвы) Рима, нового Константинополя, где вместо Чёрного и Средиземного морей, разделённых не нашими проливами, распахивался весь Тихий океан. Здесь было найдено новое, азиатское Средиземноморье. Наконец стало ясно, куда смотрит вторая голова русского орла – вот откуда слишком гордое для обычного военного поста имя – Владивосток.

На роль главного дальневосточного порта претендовали то Охотск, то Петропавловск, то Николаевск… Уже после основания Владивостока рассматривались альтернативы: Посьет, Ольга, Порт-Артур… Всё это были альтернативные Владивостоки. Империя пульсировала, выпускала щупальца и ложноножки, набрасывала эскизы самой себя, стирала неудачные варианты, оставляла лучшие.

Пржевальский в конце 1860-х, сравнивая плюсы и минусы дальневосточных гаваней, пришёл к выводу: Посьет удобнее Владивостока.

Имя имеет значение. Возможно, в утверждении и возвышении Владивостока сыграло роль именно его название. Остальные посты, создававшиеся в те же годы, нарекались куда скромнее. Имя дирижировало историей – люди и силы должны были сосредоточиться в городе с таким названием, а не с каким-то другим.

Неслучайный интерес к местной топонимике выказывал Джеймс Бонд, в романе «Жизнь даётся лишь дважды» вопрошавший: «…что это за слово “Владивосток”? Что оно значит? Я его знал когда-то, и связано оно с большой страной. По-моему, она называется Россия».

Очертания восточной части империи, поколебавшись, оформились. Проявились два главных города: сухопутный, амурский, сибирского облика Хабаровск – и морской Владивосток. Они кажутся мне единым городом, существующим рассредоточенно. Благоустроенный, неторопливый Хабаровск – и бесшабашный Владивосток, который ещё Хрущёв обещал превратить в «советский Сан-Франциско».

Самые молодые, сталинской эпохи города – Комсомольск-на-Амуре и Магадан. Их жизнь пока не длиннее человеческой.

Экспериментальный, полигонный Комсомольск называли «Городом Юности». Режиссёр Довженко снял про условный и безусловный Комсомольск фильм «Аэроград». О том же – «Дорога на Океан» Леонида Леонова, где Океаном назван идеальный коммунистический город далеко на востоке. Прокладка магистрали к Тихому была путём не только на восток, но и в светлое будущее. Об этом в 1931 году догадался во Владивостоке Пришвин: «Двигаясь вперед, как двигалась история казацких завоеваний, мы достигли, наконец, предельной точки земли у Тихого океана. Казалось бы, конец продвижения, а нет… Дело казацкого расширения перешло к большевистскому, и в этом весь смысл нашей истории. Так сложился путь казацкого продвижения и большевистского в один путь…» Преодоление пространства слилось с духовным восхождением.

Интересно, что Довженко придумал свой Аэроград тогда, когда Комсомольск только зачинался. Он ещё не стал Аэроградом: в нём не было авиазавода. Довженко намечтал новый город. В те годы не только искусство могло идти за жизнью, но и жизнь – за искусством. Эпоха без страха смешивала фантастику и реализм.

Комсомольск строили с чистого листа – и сразу на вырост, расчертили строго и в то же время свободно, как, может быть, Петербург или, например, Вашингтон. Он строился как новый город во всех смыслах слова – образцовый, совершенный, коммунистический. С широкими проспектами и тротуарами, зелёными зонами. Это город придуманный, искусственный, сконструированный инженерами, как корабль или самолёт.

Людей в нём живёт четверть миллиона – немало по дальневосточным меркам.

Среди строителей Комсомольска – Алексей Маресьев, будущий герой-лётчик, и поэт Заболоцкий, отбывавший здесь заключение. Люди строили город, город строил людей. Трудно найти более непохожие биографии, нежели у Маресьева и Заболоцкого, и всё же двух строителей – добровольного и подневольного, сталинского сокола и сталинского зэка – связали место и время, выковывавшее из одних стальных сверхлюдей, а из других – гвозди. Которые вбивались по самые шляпки в основание новой и, конечно же, счастливой жизни. В Комсомольске и в судьбах его строителей отразился весь русский ХХ век с его зигзагами и штопорами, провалами и взлётами – этим высшим пилотажем судьбы.