«Дальше… дальше… дальше!»

Фофанова. Правильно. На трамвае можно доехать до Боткинской.

Ленин. Нет, рисковать не буду… (Смотрит на пачку соли.) Иду по Литейному и сворачиваю на Шпалерную… (Не выдерживает, берег пачку соли.) Генералы сегодня, конечно, проклинают тот день, когда поддержали Февраль, и безусловно готовят вторую корниловщину. А Керенский? (Берет пачку сахара.) Блок между ними обозначился, хотя механизма единства еще, наверное, нет…

Фофанова. Ну, а Керенский? Куда он-то весь вышел? Теперь о нем и слышать не хотят, всем осточертел.

Ленин. Перекраска фасада — это не революция! Бюрократические игры в реформы и ни одного подлинно революционного шага, чтобы сломать старую бюрократическую машину! Нельзя вызвать героизм и энтузиазм в массах, не разрывая решительно с прошлым, оставляя в полной неприкосновенности весь старый аппарат власти, превращая всю демократию в пустую говорильню. Гигантская заскорузлая армия чиновников, которая будет проводить реформы, подрезающие их господство? Делать революцию руками тех, кто ее так ненавидит? Над кем смеетесь, господа, кого дурачите? Посредством такого аппарата пытаться провести революционные преобразования есть величайшая иллюзия, величайший самообман и обман народа. И Керенский нам это доказал сполна! Нет, он не такой дурак, чтобы публично проповедовать философию топтания на месте. Подождите, говорит он, будет лучшая ситуация, будет более выгодный момент, зачем забегать вперед, зачем раздражать, давайте поступать вдумчиво, ну и так далее. А тем временем под давлением правого лагеря идет на все новые уступки и уступочки, и революционный заряд народа медленно, но верно тает и испаряется. И правые не дураки, зачем им сейчас идти напролом, нахрапом, когда они ежедневно получают по частям то, что им нужно? Здесь революция потеснилась чуть-чуть, здесь еще немного, а здесь уже больше… И наши дураки Балалайкины кричат «Ура! Победа!», усматривая победу в том, что правые не глотают их сразу.

Фофанова. Так что же делать, Владимир Ильич?

Ленин. Идти в Смольный. Вопрос сейчас стоит так: либо сложить руки на груди и ждать, пока задушат революцию, либо рвануться вперед.

Фофанова. Восстание?

Ленин. Да, восстание. Голод не ждет, разруха не ждет, крестьяне поджигающие усадьбы и захватывающие земли, не ждут. Война не ждет. Генералы в Быхове не ждут. А у нас в ЦК хотят ждать. Вот почему надо идти. Итак, Шпалерная…

Фофанова. Владимир Ильич, посмотрите на часы.

Ленин(улыбаясь). Черт возьми, никак не могу дойти до Смольного, все время кто-то мешает — то генералы, то Керенский, то наши… Спокойной ночи, Маргарита Васильевна, а я еще немного посоображаю.

БЫХОВ. 0 часов 17 минут

На авансцене площадка с фрагментом Быховской тюрьмы и четырьмя генералами. Остальные внимательно наблюдают за «показаниями» генералов, готовые в любой момент вмешаться; манера поведения свободная: выходят, возвращаются, курят и т. д.; Корнилов и Марков, скинув кители, начинают играть в бильярд, Лукомский просматривает газету, Деникин с рюмкой в руке размышляет вслух.

Деникин. Дали мне роту. С чего я начал, молодой военный интеллигент? Решил доказать, что солдату палка не нужна. Рота училась плохо и лениво, и меня убрали. Сверхсрочник фельдфебель Сцепура по этому поводу выстроил роту на плацу, поднял многозначительно кулак в воздух и сказал внятно и раздельно: «Теперь вам не капитан Деникин. Понятно?»

Марков. От двух бортов в середину. Всему виною отмена крепостного права.

Лукомский. Запоздалая отмена. На 20 лет раньше — мы бы давно уже были Европой.

Марков. Присовокупите сюда всю подлую работу, начатую декабристами, продолженную Виссарионом… Герценом… А всякие там Михайловские… Успенские… Щедрины и Ключевские — кто измерит их разрушительный вклад?

Корнилов. Третий от борта в угол. Присовокупите туда же и Бердичев. Стереть бы его с лица земли за все наши обиды, и на его месте — джунгли.

Марков. Зачем джунгли — чертополох.

Деникин. Сегодня стихия захлестывает… И в ней бессильно барахтаются люди-человеки, не слившиеся с ней. Помню вагон, набитый серыми шинелями, а в проходе человек — высокий, худой, в бедном, потертом пальто… Нестерпимая духота, многочасовая пытка стояния, а со всех сторон издевательства. И вдруг истерический крик: «Проклятие! Ведь я молился на русского солдата, а теперь, если бы мог, собственными руками бы задушил!..» Странно, но его оставили в покое…

Лукомский. Тем не менее Февраль открыл для России…

Марков. В Феврале начался путь России на голгофу… Восьмой к себе в угол.