Дама-невидимка (Анна де Пальме)

Александр вступил с Анной де Пальме в осторожную переписку, о которой она упоминает в воспоминаниях столь же осторожно: «Открыла я ему, сколь много я была облагодетельствована его августейшей бабкою и чем я при ней в тайне занималась. И так объяснившись ему во всем том, в чем только можно было, не упустила я тронуть некоторые предварительные струны, касающиеся до благоразумного правления, и тех осторожностей, которого оно требует. Звук сих струн понравился тогда сему монарху…»

К Анне де Пальме по поручению Александра явился граф Толстой и сообщил, что император желает принять ее на ту же должность, кою она исполняла при Екатерине.

И тут к Анне вернулась вся косноязычная велеречивость, которой она страдала прежде, еще до вступления своего в должность «дамы-невидимки» при Екатерине. Запинаясь в словах, она кое-как довела до сведения графа Толстого, что слишком много времени провела в бездействии при Павле, а потому теперь, когда ей уже 34 года…

«– Невозможно! – вскричал Толстой, как сумасшедший, вскочив даже со своего места; пристально глядел на меня и потом сказал: – Разве 22 много – вы 23-х лет, вы изволите меня дурачить: что, 34-летняя девица могла быть столь свежа, нежна и хороша?»

Поскольку курсив принадлежит Анне де Пальме, можно лишь умилиться тому, что «вечно женственное» вдруг – лучше поздно, чем никогда! – начало в ней брать верх над той раздевулей или размужичьем, коих она изображала из себя прежде.

Неужто и впрямь лишь изображала?… Вот это самопожертвование во имя Родины!

Увы, историография не предоставила нам возможности узнать, использовала ли Анна де Пальме свои уникальные таланты во славу правления Александра так же, как она это делала во славу правления его августейшей бабки. Не сохранилось никаких документов на сей счет. Известно лишь, что куратором Анны де Пальме был сначала назначен тот же Толстой, который ее до крайности раздражал тем, что видел в «даме-невидимке» обычную, пусть и несколько засидевшуюся в девках, барышню, которой элементарно мужика нужно испробовать, чтобы перестать придуриваться и задирать нос. Толстого Анна только что не ненавидела и называла его не иначе, как господином Кастрюлькиным, пустым человеком и этой Сатирою.

Наконец Анна де Пальме нажаловалась на Толстого государю, который определил ее под присмотр мудрого Александра Николаевича Голицына, который в то время служил прокурором в Священном синоде. Тот почтительно спросил у Анны, когда ему являться к ней.

«Два раза, – отвечала я ему, – в середу и в субботу прошу вас навещать меня».

Ну, видимо, у Анны де Пальме было море материала для донесений, коли она вынудила прокурора Синода хаживать к себе дважды в неделю, словно заурядного постильона. Очень может статься, что именно Голицын и не оставил впоследствии ни разъединого клочка от ее многочисленных трудов. А может быть, до них добрался кто другой…

Во всяком случае, увы, нет возможности выяснить, ради чего же «государь повелел сему князю в 1807 году, когда отправился за границу, все им от меня полученные конверты отправлять к его императорскому величеству с особенным Эстафетом. Следственно, кто из сего не заключит, что «государь находил труды мои полезными; и сам князь в разговоре со мною сказал мне, что государь крайне жалеет, что я не родилась мущиною; а читая однажды одну из моих бумаг князю, то сей с восхищением сказал, что ничего не может доказать непременную пользу государства».

Но в данном случае нам ничего не остается, как поверить на слово Анне де Пальме – этой загадочной «даме-невидимке» при трех русских государях.